Вера и Марина Воробей - Журавль в небе
Наумлинская перевела дыхание. Удивительно, ведь ничего особенно захватывающего в рассказе Рэма не происходило, но с первых же его слов, вернее даже, с того самого момента, как Рэм произнес самое первое, незнакомое Ирине слово «Сегельфосс», она почувствовала себя втянутой в некое вязкое, желеобразное пространство, выбраться из которого было совершенно невозможно. Да и не хотелось, если честно, выбираться. Присутствовало во всем этом: в странных, ни на что не похожих звуках обволакивающей музыки, в словах Рэма – что-то удивительное, завораживающее и властно подчиняющее себе с первых же секунд.
– И когда я вспомнил, что во сне меня звали Уле Юхан, мне почему-то стало так жутко, как не было еще ни разу в жизни. Вы скажете, да что тут особенного? Ну Уле, ну Юхан, ну работаешь ты на мукомольне. И что с того? Чего тут пугаться? Это же сон! А вот не знаю… Но испугался я, надо признаться, дико. Потом все картинки этого сна закружились с бешеной скоростью, как в калейдоскопе, который вращает чья-то невидимая, но сильная рука, и резко вдруг тормознули, и я увидел лицо девушки. У нее были длинные прямые черные волосы, темные, почти черные, немного раскосые и узкие глаза… Их взгляд был насмешливым, не высокомерным, а именно насмешливым. Он будто бы говорил: «Не пугайся, малыш. Все будет хорошо». Широкие скулы, смуглая кожа… Сейчас вы, может, поймете, почему у меня при этих словах бегут по коже мурашки… Та девушка, которую я видел во сне – кстати, ее звали Мариана, я это как-то без слов понял, – была как две капли воды похожа на одну из девушек, сидящих в этом зале.
Рэм замолчал, опустил голову, потом резко поднял ее и устремил взгляд куда-то в глубину зала. По столикам пробежал легкий гул удивления. Все принялись озираться, пытаясь определить, на кого смотрит Рэм. А смотрел он на… Наумлинскую. И когда Ира поняла это, она вдруг почувствовала что-то сродни оцепенению. Девушка попыталась отвести взгляд в сторону, но поняла, что не в силах этого сделать, попробовала пошевелить пальцами, но и это простое действие оказалось ей неподвластно. Между тем Рэм Калашников, спрыгнув с небольшого возвышения, служившего подиумом, медленно приближался к их столику. В глазах у Наумлинской потемнело, дыхание сбилось, в эту секунду ей захотелось вскочить и убежать отсюда куда глаза глядят. Но, как уже было сказано, все существо ее будто сковало невидимой цепью.
Дойдя до середины зала, Рэм вдруг остановился, при этом он продолжал неотрывно смотреть на Наумлинскую, постоял какое-то время неподвижно, будто решая, стоит ли идти дальше, а затем резко развернулся и быстро зашагал в обратном направлении, к подиуму. У Наумлинской отлегло от сердца. Вздохнув, девушка снова обрела способность двигаться и говорить. Она посмотрела на Надыкто.
В глазах парня читалось удивление. Конечно, он тоже понял, что Рэм смотрел на Иру и шел именно к ней, а потом почему-то передумал. Но уже в следующий миг Наумлинская начала сомневаться: а может, ей просто показалось? Может, Рэм смотрел на другую девушку? Но тут же она возразила себе: «А внешность, которую описывал Рэм? Длинные и прямые черные волосы, широкие скулы, узкие раскосые глаза?» Но ведь, в конце концов, не у нее одной такая прическа и разрез глаз! Чтобы найти подтверждение своим мыслям, Ирина стала озираться по сторонам. Но ни за одним из соседних столиков не сидело девушки, похожей по описаниям на ту, что явилась во сне Рэму Калашникову.
После чересчур затянувшейся паузы Рэм, дойдя до подиума, заговорил снова:
– Это решение изменить программу сегодняшнего вечера я принял внезапно. Вы наверняка почувствовали это. И произошло это в тот момент, когда я увидел в зале свою Мариану из сна. Я не хочу знать, как ее зовут на самом деле, пусть для меня она останется Марианой, – вполголоса произнес Рэм и, мотнув головой, продолжил уже в другом, более быстром темпе: – Но то, что произошло сейчас, явилось продолжением, а может, и завершением тех странных событий. Итак, когда все это со мной произошло, я сильно озадачился, потому что понимал: должно существовать какое-то объяснение. Есть у меня один школьный друг. Сейчас он уже в аспирантуре учится, окончил Литературный институт и все такое… Профессором, наверное, хочет стать. Почему-то я не сомневался, что если кто и знает, что такое мой Сегельфосс и откуда взялся Уле Юхан, то этим человеком может быть только Боб Никитин, и никто иной. Сердце подсказывало мне, что все это неспроста, не простая игра звуков и слов, что наверняка где-то обо всем этом написано. Вообще-то моего одноклассника зовут Борис, но этот Боб приклеился к нему с первого класса. Короче, звоню я Бобу, рассказываю сон. И про лавку, и про скалы с распластанной рыбой, про мукомольню, ну и, конечно, про Уле Юхана. И вот тут происходит нечто такое, о чем я точно никогда не забуду.
«Ну правильно, – спокойно отвечает мне Боб. – Все так и есть».
«Что правильно? Что так и есть? – Я начал потихоньку закипать. – Ты можешь по-человечески объяснить, ученый?»
«А что тут объяснять? – казалось, испытывал мое терпение Боб. – Ты когда-нибудь слышал о Кнуте Гамсуне?» – спросил он в своей обычной, слегка высокомерной манере.
Я не могу назвать себя образованным человеком, – признался Рэм Калашников, глядя поверх голов собравшихся в зале зрителей. – Нет, какие-то книжки я, конечно, читаю… Правда, времени на это сейчас почти не остается. А раньше так вообще много читал, в детстве. Но почему-то меня всегда привлекали наши писатели, русские. Это и классиков касается, и современников… Короче, когда Боб спросил у меня, слышал ли я что-нибудь о Кнуте Гамсуне, я не стал лукавить и строить из себя умного, но забывчивого интеллектуала, а признался сразу:
«Знаешь, Боб, если я что-то и слышал об этом человеке, так только его имя и фамилию».
«Уже неплохо, – подбодрил меня старинный приятель. – Значит, романов его ты точно не читал?»
«Сто процентов». – заверил его я.
«Ну, может, когда-то давно, – продолжал допытываться Боб. – В восьмидесятых показывали экранизацию романа «Бенони», не смотрел?»
«Слушай, хватит, – настойчиво попросил я. К этому времени я даже пожалел, что позвонил ему. Правда, мы давно не общались, и я уже успел подзабыть, что Боб редкостный зануда. – Говори, что это за Сегельфосс и кто этот Уле Юхан. А если не знаешь, так и скажи». Но Боб знал. Оказалось, что Сегельфосс – это название местечка на севере Норвегии и что Кнут Гамсун – один из известнейших норвежских писателей. У него даже есть роман с таким названием «Местечко Сегельфосс». Но о нем, об этом местечке, Гамсун, как утверждает Боб, писал во многих своих романах. Там и впрямь описаны голые скалы, на которых сушится рыба, есть скобяная лавка, сосны… И персонажи плавно перетекают из романа в роман. Одного из них зовут Уле Юхан, и он действительно работал на мукомольне. Начинал Юхан простым рабочим, а потом хозяин сделал его десятником – это, как я понял, что-то наподобие нашего бригадира… И Мариана есть. Она дочка хозяина мукомольни, родилась в Мексике, ее мать – настоящая индианка, отсюда и черные волосы, широкие скулы, специфический разрез глаз… Но я ведь всего этого не читал, честное слово! И даже не слышал никогда! Но Боб, как и всякий материалист, конечно, не поверил в это. Он начал мне активно впаривать какую-то муть о сложнейших механизмах подсознания, будто бы информация записывается в подкорке, как на магнитофонную ленту, и все такое… Но какая может быть лента, если я ни разу в жизни не держал в руках книжку Кнута Гамсуна? Ни разу! В общем, распрощался я с Бобом и крепко призадумался: что бы это все могло означать? Да, забыл сказать! Боб пообещал, что на неделе завезет мне Гамсуна. Обязательно прочитаю. Теперь уж точно. Но как такое могло произойти? И что бы мне ни говорили о чудесах подсознания или о перевоплощении душ, я знаю: к моей странной истории это не имеет никакого отношения.
