Ирина Кисельгоф - Соль любви
Мы шли с Корицей по обе стороны его друга и тайком таращили друг на друга глаза. Когда наши взгляды скрещивались, они вспыхивали бенгальским огнем, царапая кожу осколками взорвавшейся пиротехнической проволоки. Я вздрагивала каждый раз, ловя его взгляд. Мне было страшно, не пойму отчего. Его кожа полыхала румянцем, моя полыхала огнем. Короче, я дважды влюбилась в одного и того же парня. Но гораздо сильнее, потому что второй раз наложился на первый.
Мы сидели в кафе, я не отводила взгляд от тарелки, потому что если поднимала глаза, то смотрела только на Корицу. Мне было бы легче, если бы он не обращал на меня внимания, но он глядел на меня и краснел, ловя мои взгляды.
– Что молчишь, Тятя? – раздражился его друг. – Язык проглотила?
Я на автопилоте отрицательно замотала головой, потом спохватилась и закивала.
Корица рассмеялся, но совсем по-другому. Я рассмеялась точно так же. Мы переглянулись, как сообщники, и засмеялись дуэтом. Его друг в наш дуэт не вписался.
Корица был из обрусевших болгар, его отец осел в нашем городе в пятидесятые годы. Приехал учиться и задержался. Получилось, что навсегда. У Корицы осталось полно родни на исторической родине.
– Знаешь, почему я смеялся, видя, как ты кивала? – спросил он, когда пошел меня провожать.
Я отрицательно замотала головой, он снова засмеялся.
– Болгары кивают, когда имеют в виду «нет». И мотают головой, когда имеют в виду «да».
– Какие вы смешные! – удивилась я.
– Очень, – серьезно сказал он.
Мы покатились со смеху. Мы смеялись у моего подъезда, накрытые теплой шалью августовской ночи. В шали были дырки, сквозь них нам подмигивали звезды.
– Подержи мою сумку, – попросил он.
Я взяла его сумку в свободную левую руку, ближе к сердцу. Он только коснулся моих губ, а я вдруг почувствовала, что мне не хватает воздуха. Он обнимал и целовал меня у моего подъезда, а я дышала как рыба, выброшенная на берег. И он тоже. Я целовала его и обнимала обеими руками, в которых были и его и моя сумки. Когда я вспоминаю об этом, мне всегда и смешно и грустно. Нечасто людей от избытка чувств обнимают сразу двумя сумками.
Наша первая ночь началась с поворота ключа в двери. В общежитской комнате его друга. Я хорошо помню, как дрожали его руки, когда он коснулся меня. И я хорошо помню, как мне самой было страшно.
– У тебя шея соленая, – сказал он, дыша рыбой, выброшенной на берег.
Мое сердце колотилось как сумасшедшее, ведь он стал у меня первым. И еще мне было страшно оттого, что такого я никогда раньше не чувствовала.
Мы встречались с Корицей почти каждый день. До самой весны. Весной все нормальные люди влюбляются, а я разлюбила. Я ждала его у лестницы. Он спускался, то попадая в прямоугольники солнечного света, то пропадая из них. Я смотрела на него со стороны. С чего вдруг для меня это стало важным? Я увидела его длинную, побледневшую без загара шею над воротом синей рубашки. Длинная, голая шея в прямоугольнике солнечного света поставила крест на моей первой любви.
– Уму непостижимо, – говорит в шутку дядя Гера.
Я с ним согласна. Ум человеческий непостижим самому себе. Чувства тем более.
Мне жаль того времени. Оно ушло навсегда. Я тогда была счастлива, а Корица нет. Он ждал меня у моего дома всю ночь. Наверное, хотел узнать, что случилось. Я прошла мимо него в другом времени, в настоящем или уже в будущем, а он остался в прошлом, стоя неподалеку от меня. Больше мы не встречались, хотя учились в одном институте.
Что нужно сделать, чтобы исправить собственные ошибки? Завязать время бантиком там, где оно образует складку. Вернуться в прошлое и создать собственный мир, где я буду и я и не я одновременно. В последнее время все чаще думаю об этом.
* * *– Девушка в синем сарафанчике!
Я обернулась. Мне улыбался незнакомый парень. На его худощавом, загорелом лице от улыбки образовались ямочки. Я не знала, что на худощавых лицах тоже могут быть ямочки. Это создавало странное впечатление – сочетание мужественности и женственности одновременно. Тогда я знала только то, что ямочка на подбородке мужчины, как у Керка Дугласа, это мужественно, а на щеках – женственно. У женственных ямочек нашелся товарищ по стилю – короткий хвостик. У парня не было буклей, как на париках восемнадцатого века, но женственный хвостик добавлял ему мужественности. Сочетание несочетаемого слилось в общий, не похожий ни на что образ флибустьера-миляги.
Парень сидел в машине с хищной, вытянутой мордой, она походила на красную каплю. Его рука на руле, ноги выставлены из красной машины. Они были затянуты в карамельно-коричневую джинсу и обуты в облагороженные кожаные сланцы.
– Время скока? – спросил он и зачем-то положил ладони на колени.
– Никто не знает точного времени, – ответила я.
– Часы знают, – не согласился он, и по его губам скользнула улыбка.
Его ладони сложились лодочкой, улыбка спряталась в них, как в раковине. Она не была никому адресована. Он улыбался сам себе.
– Часы знают, – согласилась я, – но они отстают или спешат. Умышленно.
Парень рассмеялся. Я смотрела на его лицо, скрытое солнцезащитными очками. На его подбородке вполне могла оказаться ямочка Керка Дугласа. Их подбородки были похожи. Но вот зачем природе понадобилось создать дублет ямочек на щеках?
– Хочешь прокатиться? – спросил он.
– Нет. Я хочу на консультацию по патофизиологии. У меня сессия.
– Медичка?
Я кивнула.
– И трупы?
– Мы их передали подрастающему поколению, – я помахала у него перед носом чистыми, свободными от трупов руками.
– Будет тебе консультация, – пообещал он. – Садись.
Парень открыл дверцу машины, я села. Он довез меня до учебного корпуса, вышел из машины и пошел за мной.
– Зачем? – спросила я.
– Надо же у кого-нибудь узнать время.
Я достала сотку и сообщила время. Я опаздывала уже на четверть часа. Мне было некогда.
– А номер сотки, где время лежит? – заинтересовался он.
Я продиктовала номер серийного выпуска моего мобильного телефона. Он записывал его в телефонную книгу своей сотки.
– Что за бред! – возмутился он. – При чем здесь буквы?
– Это последний писк. Не знал?
– Чей писк? Агонизирующего алфавита?
Я рассмеялась. Он приложил руку к животу, его лицо скривилось от боли.
– Если я не попаду на консультацию патофизиолога, у меня случится аппендицит.
– Не в тему, – вредно сказала я. – Аппендицит подошел бы к экзамену по общей хирургии, но я его уже сдала.
– Или номер телефона, или патофизиология. Выбирай, – потребовал он. – Твоя консультация может не состояться, если я приду консультироваться по патофизиологии. У меня накопилось к ней много вопросов. В смысле к твоей патофизиологии.
