Мередит Рич - Грешки
Конечно, мать полагала, что профессия драматурга слишком эксцентрична, но Алекс твердо решил заниматься тем, чем хотел. Чтобы его оставили в покое, ему приходилось идти на кое-какие уступки. Поэтому сейчас он снял трубку и набрал номер.
– Кэролайн, малышка. У меня скверные новости. В следующий уик-энд большой семейный сбор дома, и боюсь, мне не удастся отвертеться.
– Лидия, тебе снова звонил какой-то парень из Принстона.
Лидия бросила связку учебников на кровать и пожала плечами.
– Следовало написать ему, но у меня не было времени. А он, однако, настырный. Другой на его месте давно все понял бы. – Она открыла дверцу платяного шкафа, где висела ее одежда, выдержанная в пастельной гамме. – Сие, – сказала Лидия соседке по комнате, – возьми все это себе.
– Что?! А как же ты?
– Это мать накупила мне одежду для студентки колледжа. У нас с ней всегда были разные вкусы. Ну, пока я училась в школе, с этим приходилось мириться. Но здесь – ни за что! Отныне я стану самой собой.
– Господи, Лидия, никто и не подозревает тебя в конформизме!
– Сие, ты и понятия не имеешь, как трудно не быть конформисткой. Во мне, например, есть такое, о чем никто не догадывается. Никто.
– Уверена, мы узнаем об этом еще до конца года, – заметила Сие, перебирая в шкафу подаренную ей одежду.
Лидия закурила.
– Ox, Сие, почему-то я места себе не нахожу. – Она надела только что купленный подержанный хлопчатобумажный жакет. – Пойду-ка в комнату Тима. У них всегда найдется что покурить. И вообще мне нужно побыть в обществе мужчин.
– Что с ней такое? – спросила Сие вторая соседка по комнате, оторвавшись от книги.
– Тот, кто знает Лидию, любит ее, – ответила Сие. – Если, конечно, хватает терпения ее вынести. Сегодня она в самом скверном настроении. Наверное, у нее менструация.
Глава 2
– Джуно, а ты что думаешь? Как ты, женщина, относишься к воинской повинности? – Рэндл Фитцпатрик, сделав затяжку, передал кальян по кругу.
Джуно была здесь единственной девушкой. Молодые люди очень ценили ее общество, старались перещеголять друг друга в остроумии и постоянно обращались к Джуно как к арбитру. Было начало декабря, до рождественских каникул оставалось несколько недель, и присутствие девушек в Йельском университете все еще не утратило прелести новизны. Однако во время серьезных споров и словесных перепалок Джуно, высказав свое мнение, начинала чувствовать себя лишней.
– Я не хочу никого убивать и не хочу, чтобы меня убили, а поэтому считаю несправедливым, что вам, парням, приходится учиться воевать. По-моему, надо положить конец войнам и отменить призыв на военную службу. Если же это невозможно, следует призывать женщин, и они должны получать ту же подготовку, что и мужчины, а это нечто большее, чем искусство вести бой. Так обучают, например, в миротворческом корпусе.
– Правильно, Джуно. Но если нам дадут оружие и научат с ним обращаться, как ты поступишь, встретившись лицом к лицу с врагом?
– Едва ли я смогла бы убить кого-нибудь, хотя обращаться с оружием умею. Научилась лет в одиннадцать, когда дедушка брал меня на медвежью охоту.
– На медвежью охоту?! Не слабо! Обожаю эту девушку из пограничного города. – Рэндл обнял Джуно. – Эй, а может, пойдем в бар Руди и продолжим дискуссию за кружкой пива?
– Я не пойду, – сказала Джуно. – Хочу попасть на вечер поэзии.
– Поэзии? – удивился Рэндл. – Ты, наверное, шутишь?
В конце концов он отправился вместе с ней.
Вечер поэзии проходил в небольшой аудитории колледжа Сейбрук. Около двадцати пяти человек собралось там послушать начинающих поэтов, однако их имена тут же забывались, а стихи с трудом поддавались пониманию.
– Давай смотаемся отсюда, – шепнул Рэндл.
– Подожди, – ответила Джуно. – Этот парень меня заинтересовал, послушаем его еще несколько минут.
– Макс Милтон? Да он просто тупица. Мы учились С ним в одной школе, только он на два класса старше.
– Если хочешь, уходи, а я останусь.
– Да ладно тебе, не злись. – Недовольный Рэндл уселся поудобнее.
Макс Милтон поднялся на кафедру и театральным жестом положил перед собой несколько листов бумаги.
На его худощавом лице выделялись полные чувственные губы, чуть искривившиеся в насмешливой улыбке, когда он оглядел собравшихся. Длинные черные блестящие волосы падали на спину. Стиль одежды был тщательно продуман им: черный плащ до щиколоток, белая шелковая сорочка и пиратские панталоны, заправленные в высокие сапоги.
– Мое первое стихотворение называется «Дивертисмент с волосами, окрашенными хной». – Темные глаза Макса Милтона обвели аудиторию и задержались на Джуно. Читая стихи, он время от времени посматривал на нее, и девушка, почти не слыша его, чувствовала, как между ними словно пробегает электрический ток.
Когда вечер закончился, к ней и Рэндлу подошел Макс Милтон.
– Привет, Фитцпатрик! – Он обращался к Рэндлу, но не сводил глаз с Джуно. – Я и не знал, что ты увлекаешься поэзией. Не представишь меня своей спутнице?
Рэндл неохотно познакомил их.
– Мне понравились ваши стихи. – Джуно улыбнулась.
– С удовольствием подарю вам их. – Он сунул ей в руку сложенные листы бумаги.
– Идем, Джуно, нам пора. – Рэндл повлек девушку к выходу, и вскоре на них повеял свежий, прохладный ночной воздух.
– Возможно, мы еще увидимся, – крикнул вдогонку Макс.
– Господи, какую же претенциозную чушь он пишет! – воскликнул Рэндл.
– Не знаю что и сказать. Мне вроде понравилось.
Рэндл пожал плечами.
– Может, заглянем к «Голодному Чарли»? Посмотрим, нет ли там наших?
– Я, пожалуй, не пойду. Мне надо закончить реферат.
Вернувшись к себе, Джуно развернула листок, врученный Максом. Под стихотворением он писал, что приглашает ее завтра вечером на чашку чая в свою комнату.
Подойдя к комнате Макса, Джуно почувствовала запах восточных благовоний. Она постучала.
– Входи!
Он сидел лицом к двери возле низенького столика, скрестив босые ноги. На нем были черные пижамные брюки и вышитое кимоно, а голова обвязана черным шелковым шарфом. На столике перед ним стояли японский чайник и две чашки, рядом с которыми дымились крошечные курильницы с благовониями. Из проигрывателя, стоявшего в глубине комнаты, доносились звуки восточной музыки.
– Добро пожаловать. – Он сложил ладони и склонил голову. – Сними обувь и проходи.
Джуно улыбнулась и, оставив сапожки возле двери, уселась напротив Макса. Он церемонно налил чашку женьшеневого чая и передал ей, потом наполнил свою, поднес ее ко лбу и снова склонил голову, демонстрируя уважение. Чай пили молча. Джуно чувствовала себя глуповато, но, не желая нарушать общей атмосферы, стала подыгрывать Максу. Вся эта сцена была театральной: экзотическая музыка, аромат восточных благовоний в воздухе и церемония чаепития, вызывающая суеверный трепет. Это воздействовало на психику, хотя Джуно не воспринимала происходящего.
