Лина Дорош - Новые туфли хочется всегда
– Нет! Ни за что! – отец вышел из кухни, но тут же вернулся, выпил воды и продолжил гораздо спокойнее. – Буду. Должен же я когда-то узнать, что тогда произошло на самом деле.
– Хорошо, но учти, если мы и разведемся, то из-за тебя, а не из-за меня!
Мама замолчала. Она еще секунд двадцать пребывала там, в том разговоре с отцом. Потом вернулась ко мне. Я тоже молчал. Если честно, я хотел продолжения рассказа про тогда, а не сегодняшнего разговора обо мне. По взгляду мамы было совершенно непонятно, какого рода продолжения ждать. На всякий случай, я приготовился держать оборону.
– Ты свой холодный чай будешь пить с вареньем и пирожком или с чем-то одним? – мама сказала это так, будто бы ничто этой фразе не предшествовало.
– Мама?! – теперь взорвало меня.
– Ну а что? Если у тебя ни на столечко, – мама показала большим и указательным пальцами, сколько именно, и у нее получилось, что не больше одного миллиметра, – нет чувства драматургии! Нет, чтобы уже вдохновиться и, отказавшись от чая (можно ли после такого душещипательного сюжета – я старалась, между прочим! – что-то есть), пойти читать столь шикарно презентованный опус! А раз нет у тебя этого чутья – сиди и пей свой холодный чай! Хочешь с вареньем, хочешь с пирожком, а хочешь – с тем и другим вместе.
– Мам, так это всё неправда? Про тебя и папу?
– Почему сразу неправда?! Правда! Только сейчас я к ней отношусь не как к драме. Если бы я уже была прекрасной старухой или хотя бы мне было шестьдесят, а то мне всего-то чуть за пятьдесят, а потому старческой сентиментальности от меня не жди. Позже! Возможно, даже слезý. А пока – вопрос о чае и варенье. И, кстати, о драматургии…
– Ма, чтобы ты дальше ни сказала, ты – лучшая.
– Сын, если ты серьезно, то тебе хорошо известны мои пристрастия в драгоценностях – этого достаточно и без столь дорогих слов. А если…
– Ма, я всё понял!
– Прекрасно. Не огорчай меня, сын. Я очень старалась научить тебя различать ситуации и понимать, когда дарить цветы, а когда говорить слова. Я старалась привить тебе вкус. Ко всему.
– Ма, у меня стойкий иммунитет к пошлости. Ситуация настолько не стандартна. И, прости, ты слишком хорошо выглядишь, вот я и заговорил в тоне «приударить». Прости-прости-прости, – я приложил руку к сердцу и склонил голову.
– Так вот о драматургии. Помнишь спектакли японского театра кукол Бурнаку?
– Не надо опять об этом представлении инопланетян!
– Хорошо, что ты помнишь. У них, сын, всё не так. Помнишь, сначала долго под монотонный напряженный аккомпанемент певец-сказитель долго что-то рассказывает. Ты думаешь, что спектакль уже идет. А оказывается – это еще и не спектакль вовсе. Это нам объясняют предысторию и контекст. И в программке жирным шрифтом выделена фраза «с этого момента начинается спектакль». Спектакль всегда начинается с нужного момента – «с этого». Но нам не нужно догадываться, что предшествовало «этому» моменту. Нам всё рассказали в деталях.
– Я на этой предыстории и заснул. Наблюдал, как монотонно водят грабельками по струнам очень странной домры-балалайки, и под завывающую интонацию заснул.
– Вот и я говорю: не складывается у тебя с предысториями. Не знаешь ты, почему именно так действие разворачивается. У тебя, сын, спектакль то не с того момента начинается, то не так. И в этом отчасти есть моя вина. Наша с твоим отцом вина. Мы тебе историю рассказали, а предысторию утаили. Невольно. Вот у тебя «пьеса» и не играется.
– Еще сегодня утром я был убежден, что у меня всё хорошо. Всё играется.
– Если ты прочтешь вот это, – мама пододвинула ко мне древнюю тетрадку, – и ничего не изменится, значит, мы с твоим отцом перестраховались. И еще, я изменила имена, чтобы ты не стал прокурором с первых же страниц. И Париж – это условно. С тем же успехом я могла написать Лондон или Венеция. Париж, потому что ты там еще не был и не будешь цепляться к деталям. Кстати, тебе пора там побывать. И обязательно с девушкой. И чтобы это был тот самый момент, когда не думаешь про новые туфли. Такое бывает, только когда начинается большая любовь.
– Когда она начнется у меня? Хотя бы маленькая…
– Скоро.
Мама протянула мне ключи от дачи и пакет с продуктами.Глава 2. Дневник
Любовь была. Особый талант – понимать, что это и есть любовь, когда она уже была. Придумать бы такую лупу или таблетку, чтобы научиться распознавать любовь, пока она еще есть.
Важно. Русский немец
Шеф заболел. Сильно. И на прием мы пошли вдвоем с его женой. Просто мы подруги. Наконец-то выведу в свет свою горжетку! Скоро из моды выйдет, а я еще никуда не смогла ее надеть. Всё сомневалась в уместности. И вот я: шелковое красновато-розоватое с чуть коричневыми, оранжевыми и зелеными бликами – и это только платье. Как положено коктейльное. Горжетка коричневого меха с розовым атласным бантом. А главное. Смертельный номер для мужчин – сапоги.
Высокие и абсолютно красные. Очень спокойный, элегантный, достойный красный цвет. Но когда я в них, спокойна почему-то только я. Остальные реагируют по-разному, но очень активно реагируют. Однажды на работе меня увидел в них наш самый главный президент. Он сказал: «Здравствуйте, Наташа». Сказал первым, а я ответила «Здравствуйте» и продолжила кому-то что-то объяснять по телефону. И только потом! гораздо потом! до меня дошло! Это был ОН. Поздоровался ПЕРВЫМ. Назвал меня ПО ИМЕНИ. До того момента я говорила первой, мне – в лучшем случае кивали. И были серьезные причины полагать, что меня чаще идентифицируют как предмет мебели. Оказывается, он знает моё имя. Господи, что же это было?! Стала искать ответ почему-то на полу. И увидела: не успела переодеть обувь… И юбка – выше колена. И я, говоря по телефону, присела на стол. И что уж тут скрывать – нога на ногу. Я знала, что они, мои красные сапоги, действуют, но чтобы ТАК!
В общем, сапоги были сегодня на мне под настроение. О приеме, когда одевалась утром, я еще не знала. Но восприняла стечение обстоятельств как знак.
Я прочитал первую страницу. На лбу собрались морщины. Я думал: «Что это? Что это за бред? Если это не шутка, то родители затеяли уж слишком жестокий опыт. Мама не могла такое написать! Она не могла так думать даже в двадцать лет! Кто угодно, Господи, кто угодно! Только не моя мама…» Я перевернул страницу и вверху следующего листа прочитал фразу, написанную зеленой пастой и мельче основного текста: «Дневник твоей идеальной мамочки». Как в хорошо изданной книге эта фраза повторялась на каждой странице, видимо, чтобы я не питал пустых надежд. Мама знала, что одной страницы ее дневника хватит, чтобы взорвать мой мозг. Я налил себе виски, сделал для разминки пару глотков и продолжил читать.
