Миранда Ли - Крик молчания
Ей припомнилось обидное замечание Расселла о том, что одежда ее была ужасной, и она невольно присмотрелась к ярко-розовому костюму, в который была одета. Одри нахмурилась, признавая, что, костюм, если и не был ужасным, то все же плохо подходил к ней. Странно, — ведь у Лавинии был точно такой же костюм, только красный, и на ней он смотрелся великолепно. Одри понимала, что ее фигура не была столь эффектной, как у мачехи, но все же она была хорошей. Стройная и достаточно выпуклая в нужных местах.
Расстроенная, она нахмурилась еще больше. Если бы у нее было «чувство моды», свойственное многим женщинам. Но у нее этого чувства, увы не было. Никогда. Как она хотела, чтобы у нее был кто-то еще кроме Лавинии, у кого она могла бы спросить мнение о себе. Кто-то достаточно взрослый и объективный, кто был бы абсолютно честным с ней. А ведь Лавиния могла говорить, что те или иные тряпки хорошо смотрятся на ней, лишь из желания не сделать ей больно.
И тут в который раз с вечера в пятницу ее мысли вернулись к Эллиоту Найту.
Эллиот сказал бы ей правду. Эллиот честен до грубости. Эллиот…
… Он привез ее домой в мрачном молчании и грубовато простился с ней на ступеньках, ведущих к дому.
— Я не буду извиняться за то, что случилось, Одри, — резко произнес он. — Часть ответственности лежит на вас самой. Вы взрослая женщина, и вам пора уже начать думать и действовать как таковой. Во-первых, в будущем не позволяйте любому привлекательному незнакомцу увозить вас к себе домой, как вы это позволили мне сегодня вечером. Это наивно и опасно. Во-вторых, не давайте заманить себя в постель любому мужчине, если только сами не захотите лечь с ним в эту постель. В-третьих, будьте самой собой в любых обстоятельствах. Сами составляйте свои мнения о том, каковы вы на самом деле и что собираетесь делать. У вас только одна жизнь, Одри. В конце концов, вы должны жить в соответствии со своими собственными решениями. Только позаботьтесь, чтобы они были действительно вашими.
Уже уходя, он бросил через плечо:
— Я не собираюсь звонить вам, Одри. Продолжение дружбы со мной в данный момент не отвечает вашим интересам. Конечно, если вы опять попадете в настоящую беду, не колеблясь, позвоните мне, — я помогу, чем смогу.
Одри со вздохом опустилась на краешек кровати. Она вынуждена была признать, что желание спросить совета вряд ли можно было приравнять к действительной беде. Да и не осмелится она ему позвонить. Если откровенно, ей просто не хватит на это храбрости. Сама мысль о том, как Эллиот будет отвечать ей своим ледяным голосом, бросила ее в дрожь. Вообще любая мысль об Эллиоте выводила ее из равновесия.
У нее екнуло под ложечкой, когда она вспомнила ощущение от его поцелуя, от его языка, проникшего глубоко в ее рот. Ее сердце сумасшедше забилось, и несколько секунд кровь с шумом бурлила в ее голове. В тот момент она была поражена вспыхнувшим в ней желанием. Такого она ни разу не чувствовала с Расселлом. Даже сейчас, при одном воспоминании, ее бросило в жар. Хотелось бы ей знать, что произошло бы, если в панике она не начала бы сопротивляться, а Эллиот не остановился.
От этой мысли ее сердце снова забилось часто-часто. Одри подозревала, что именно эта мощная физическая реакция, которую мог вызвать в ней Эллиот, а вовсе не измена Расселла, привела ее к таким страданиям ночью в пятницу. Одри не хотела, чтобы Эллиот отвозил ее домой. Она жаждала, чтобы он уложил ее в постель. Неужели такое возможно: за один вечер она разлюбила одного мужчину и тут же влюбилась в другого! Но ведь это безумие!
Хотя, может быть, и не такое уж безумие, призналась себе Одри, если на самом деле она вовсе не была влюблена в Расселла. Вероятно, ее просто привлекала его внешность, ей льстило его внимание и соблазнила его ложь. Маленькая, глупенькая Одри, жаждущая любви, готовая в отчаянии поверить любому, кто пообещает ей любовь. Ее бросило в дрожь при воспоминании о той лжи, к которой прибегал Рассел, чтобы заманить ее в постель. Совершенно очевидно, что внутренне он постоянно смеялся над ней.
И правильно делал, с отчаянием подумала Одри. Она была доверчивой юной идиоткой. И продолжала оставаться идиоткой, воображая, что теперь влюбилась в другого мужчину только потому, что он возбудил ее одним страстным поцелуем.
Одри в испуге покачала головой. Боже, когда же, наконец она встанет взрослой и начнет видеть вещи такими, какими они являются на самом деле, а не такими, какими желает их видеть ее романтическое сердце? Эллиот красивый, сексуальный, искушенный мужчина, который галантно вел себя по отношению к ней, а потом, в уязвимый момент расшевелил ее одним поцелуем. Это не значило, что она влюбилась в него. Увлеклась, быть может. Вот и все…
Но если она не была влюблена в Эллиота, почему мысль о том, что никогда не увидит его, вызывала в ней такие щемящие чувства, такую безысходную тоску?..
Одри спрыгнула с кровати, рассердившись на саму себя. Ее уже тошнило от своих ощущений, от жалости к себе, от романтических иллюзий и замешательства. Ты молода и богата, и у тебя не такая уж непривлекательная внешность, строго сказала она себе. Ты еще встретишь кого-нибудь, кто действительно полюбит тебя и кого ты тоже полюбишь без намека на сомнения и страдания. А теперь перестань хныкать и стенать и иди завтракать.
… Ее отец был уже на веранде, где обычно подавался завтрак, и поглощал свой обычный бифштекс с яйцами, Элси стояла у его плеча и подливала кофе в чашку.
— Доброе утро, — произнесла Одри с решительной легкостью, отставляя стул от круглого стола. — Мне только кофе и один тост, Элси.
— Уже подаю, дорогуша. — Элси вышла вперевалку из комнаты.
Будучи всю свою жизнь кухаркой, она слишком часто и в больших количествах пробовала свои блюда. Но была доброй старушкой, и Одри очень любила ее.
Варвик Фарнсуорт взглянул на дочку с укором:
— Уж не собираешься ли ты стать одной из этих постоянно недоедающих худышек, а, Одри?
Она посмотрела через стол на отца и вынуждена была признать, что в свои пятьдесят он все еще был красивым мужчиной. Широкоплечий, стройный как скрипка, с густыми каштановыми полосами, элегантно поседевшими на висках, с пронзительными голубыми глазами. На короткий миг у Одри возникло недоумение, почему она не унаследовала его гены.
Но она совсем не сожалела, что не унаследовала свойственное ему отсутствие такта.
Он и понятия не имел, как вести себя со своей дочкой. Большинство его разговоров с ней начиналось с малоприятных реплик. — Я вовсе не худышка, папа. Во мне пять футов четыре дюйма, и я вешу сто четырнадцать фунтов. Ровно столько, сколько полагается по росту.
