Колин Маккалоу - Милый ангел
С последними словами она обратилась к Фло, которая настойчиво трудилась над пуговицей.
— Сколько ей? — спросила я.
— Вот только что четыре исполнилось. Козерожка, да не совсем, — ответила миссис Дельвеккио-Шварц, привычно расстегивая платье. Наружу показалась грудь, похожая на старый чулок с горсткой бобов в носке. Огромный, возбужденно торчащий сосок исчез в ротике Фло. Девочка блаженно зажмурилась, прижалась к матери и принялась сосать, отчетливо хлюпая молоком. Я сидела и ловила мух разинутым ртом, не зная, что сказать. В меня впился острый, как рентгеновский луч, взгляд. — Любит она мамино молочко, моя Фло, — словоохотливо продолжала хозяйка. — Да, ей уже четыре, ну и что с того, принцесса? Мамино молочко не повредит. Только вот зубов уже полный рот, кусается, чертовка!
А я так и сидела, как дура, пока Пэппи вдруг не произнесла:
— Ну, что скажете, миссис Дельвеккио-Шварц?
— По-моему, Дому пригодится мисс Харриет Перселл, — кивнула миссис Дельвеккио-Шварц и подмигнула. Потом спросила меня: — Еще не думала отселяться от своих, принцесса? Не хочешь снять уютную квартирку и жить сама по себе?
От неожиданности я захлопнула рот и покачала головой.
— Это мне не по карману, — ответила я. — Понимаете, я коплю деньги, чтобы потом взять отпуск за два года и съездить в Англию.
— А родителям ты деньги даешь?
Я ответила, что отдаю им пять фунтов в неделю.
— А у меня найдется квартирка окнами в сад: две большие комнаты, четыре фунта в неделю вместе с электричеством. И ванная там есть, и уборная — ваша с Пэппи, больше ничья. Раньше там жила Дженис Харви, а теперь она съезжает. И кровать двуспальная, — с хитрым смешком добавила хозяйка. — Не то что эти коечки, на которые и одной-то задницу не пристроить.
Четыре фунта! Две комнаты всего за четыре фунта?! Чудо в центре Сиднея!
— Здесь отделаться от Дэвида тебе будет легче, чем дома, — привела убедительный довод Пэппи и пожала плечами. — Найдешь кого-нибудь еще, а пока копи на свою поездку.
Помню, я только глотнула, отчаянно подыскивая причину для отказа, но вдруг услышала, как говорю «да»! Не знаю, откуда оно выскочило, — мысленно я твердила решительное «нет».
— Дело говоришь, принцесса! Красотища! — грохнула миссис Дельвеккио-Шварц, отбирая у Фло грудь и тяжело поднимаясь.
Переглянувшись с Фло, я поняла, почему согласилась: это Фло вложила мне в голову единственное слово. Фло хотела, чтобы я осталась, а я поддалась ей. Малышка подбежала ко мне, обняла меня за ноги и улыбнулась белыми от молока губами.
— Вы только посмотрите! — воскликнула миссис Дельвеккио-Шварц, усмехаясь Пэппи. — Гордись, Харриет: Фло всех дичится, верно, ангеленок?
И вот я пишу все это, пока еще свежи впечатления, и гадаю, как бы мне теперь сообщить родным, что я скоро переселюсь в две большие комнаты в Кингс-Кроссе — в самый рассадник алкоголизма, проституции, гомосексуализма, сатанизма, токсикомании, наркомании и бог весть чего еще. У меня два оправдания: все, что я увидела сквозь дождь и мглу, мне понравилось, вдобавок Фло хочет, чтобы я жила в Доме.
Я сказала Пэппи, что мне, наверное, придется соврать родителям, сказать, что Дом не в Кингс-Кроссе, а в Поттс-Пойнте, но она только засмеялась.
— Харриет, Поттс-Пойнт ничем не лучше, — заверила она. — Его целиком и полностью оккупировал Королевский флот Австралии.
Сегодняшнее желание: чтобы родителей не хватил удар.
Воскресенье
10 января 1960 года
До сих пор ничего не сказала родителям. Пока набираюсь смелости. Когда ложилась вчера — бабуля уже храпела вовсю, — втайне надеялась, что к утру передумаю. Ничего не вышло. Первое, что я увидела, едва продрав глаза, была бабуля, раскорячившаяся над горшком, и на меня разом накатила тоска. Метко сказано, в самую точку! Пока я не начала вести дневник, я и не задумывалась о том, что нахваталась разных слов и выражений из прочитанных книг. В разговоре их не ввернешь, а на бумагу будто сами ложатся. Дневник в толстой школьной тетради я начала вести всего несколько дней назад, а уже пристрастилась. Наверное, все дело в том, что я не умею просто сидеть и думать, мне надо чем-нибудь занять себя, вот я и убиваю двух зайцев одним выстрелом: и записываю, что со мной происходит, и не даю себе скучать. Ведение дневника здорово дисциплинирует, будто зрение проясняется. Точно как моя работа. Я отдаю ей всю себя, потому что люблю ее.
Насчет миссис Дельвеккио-Шварц я пока ничего не решила, хотя она мне по душе. Бывают такие пациенты — вроде и общаешься с ними совсем недолго, пока делаешь снимок, а запоминаешь на всю жизнь. Как того старика из больницы Лидкомб, который вечно собирал одеяло в аккуратные складки. Когда я спросила, что это он делает, он объяснил, что сворачивает парус, а потом разговорился и признался, что был боцманом на винджаммере — быстроходном клиппере из тех, что ходили в Австралию, по самые планширы нагруженные пшеницей. Это он так сказал, а я только повторяю. Я много от него узнала и вдруг поняла, что совсем скоро он умрет, а вместе с ним исчезнут все эти знания и опыт, ведь он никогда ничего не записывал. Конечно, Кингс-Кросс не винджаммер, а я не матрос, но если я буду записывать все, что со мной происходит, кто-нибудь в отдаленном будущем прочтет мои строки и поймет, как я жила. Просто мне почему-то кажется, что жизнь на новом месте будет не похожа на унылую скуку будней в пригороде, от которой я изнываю с прошлого Нового года. Чувствую себя змеей, сбрасывающей старую кожу.
Сегодняшнее желание: чтобы родителей не хватил удар.
Пятница
15 января 1960 года
До сих пор ничего им не сказала, но завтра вечером обязательно скажу. Я спросила маму, можно ли Дэвиду поужинать вместе с нами бифштексом с картошкой, и она согласилась; думаю, лучше будет собрать всех вместе и огорошить скопом. Может, хоть на этот раз Дэвид наконец поймет, что он уже осточертел мне наставлениями и увещеваниями. От его нотаций чесаться хочется! Но похоже, Пэппи права: отделаться от Дэвида будет легче, если я отселюсь от родителей. Этой мысли хватает мне, чтобы твердо держать курс на Кросс, как называют его местные. Точнее, в глубь Кросса.
Сегодня на работе я встретила одного человека. Это случилось на пандусе в Чичестер-Хаусе — частном больничном корпусе из красного кирпича, где купаются в роскоши привилегированные пациенты. Каждому полагается своя комната и ванная, вот так-то, — вместо койки, которые впритык друг к другу ставят по обе стороны от прохода в палатах на двадцать мест. Хорошо, наверное, лежать в одиночестве и не слушать, как блюют, отплевываются, заходятся кашлем и бредят соседи по палате. С другой стороны, наслушавшись всей этой музыки, не захочешь, а выздоровеешь — или поскорее отдашь концы, лишь бы тебя оставили в покое.
