Наталья Миронова - Глаза Клеопатры
— Да, крепко ты его не любишь, — засмеялся Никита.
— А мне не за что его любить. Мама ушла от него после того случая. Когда они разводились, он устроил так, чтобы не платить алименты. Подсунул какую-то бумажку, будто он ей жилплощадь дает, она и подписала. И оказались мы с ней в коммуналке без горячей воды.
— Погоди. Он же старый!
— Он познакомился с моей мамой, когда ему было шестьдесят, а ей — двадцать один, — принялась рассказывать Нина. — Она из Одессы, а он был там в составе писательской делегации. Декада русской литературы на Украине. Они познакомились на каком-то литературном вечере, и он ее «закадрил», как тогда выражались. Вскружил голову. Еще бы: она детдомовка, швейный техникум, общежитие, а он московский писатель, импозантный светский лев… — В голосе Нины зазвучала глубокая горечь. — Вот она и бросила образование, выскочила за него и переехала в Москву. А в результате она умерла, не дожив до сорока, а он жив, хотя ему уже под девяносто, и с тех пор еще не раз был женат. Про него говорят, что он оформляет все свои отношения, — добавила она с усмешкой.
Никита знал, что у Маклакова множество взрослых детей и внуков. Все они были плотно пристроены в кино, на телевидении, на эстраде, в ресторанном бизнесе.
— А почему ты Нестерова, если он Маклаков?
— Когда я пошла в школу, мама записала меня под своей фамилией. По ней я и паспорт получала. Она своих родителей не знает, фамилию ей в детдоме дали, но я решила, что быть Нестеровой — ничуть не хуже, чем Маклаковой. А пожалуй, что и лучше. У меня в однофамильцах великий художник, великий летчик. Поди, плохо.
— Выходит, ты выпала из гнезда?
— Выходит, так. Я предпочитаю ни от кого не зависеть. Тем более от болярина, — отрезала Нина.
Никите хотелось спросить: «А отчего умерла твоя мама?», но он понимал, что было бы бессовестно расспрашивать ее о прошлом. Они шли чудесной лесной дорогой. Прошлогодние сосновые иголки расстилались под ногами упругим рыжим ковром. Пятнистые, красноватые стволы сосен источали целебную смолу, а их ажурная тень кружевом ложилась на ее лицо. В воздухе с каждым шагом все сильнее ощущался запах моря. Кузя то и дело отбегал, чтобы обнюхать ближайшие кустики и справить свои маленькие собачьи делишки, но тут же возвращался к хозяйке. И все же Никита, искоса поглядывая на Нину, чувствовал: она совершенно иначе, чем он, воспринимает все, что видит вокруг. А может, и просто не замечает…
Он был прав: в эту минуту у нее перед глазами вспыхнуло воспоминание о последней встрече с отцом. Это было давно, двенадцать лет назад, но Нина до сих пор помнила все так, словно встреча случилась вчера. Ей было шестнадцать, она умирала с голоду, но ни за что не пришла бы к нему о чем-то просить для себя.
Ее отец жил в знаменитом Доме на набережной, описанном в блистательной повести Юрия Трифонова. Квартиру в этом доме Маклаков получил когда-то по личному распоряжению Сталина. Нину не хотели впускать, но она настояла. Человек, которого она давно уже даже мысленно не называла отцом, а уж тем более папой, встретил ее у порога и в комнаты не пригласил.
— Мама умерла, — сказала ему Нина. — Мне нужны деньги на похороны.
— Ну а при чем здесь я? — спросил он дребезжащим старческим тенорком. — Наши пути разошлись. Да и откуда мне взять денег? Ты же знаешь, какие нынче времена.
— Знаю. Потому и прошу, — отрезала Нина. — И не говори мне, что у тебя денег нет. Ты не миллионер, ты мультимиллионер! Ты коллекционируешь бриллианты! У тебя нет денег? Продай какую-нибудь цацку, и будут деньги.
Болярин сильно поморщился:
— Ты сама не понимаешь, что говоришь. Это невозможно. Сейчас такое время, что настоящую цену никто не даст.
— Мама так неудачно умерла… Как раз сейчас. Я хочу похоронить ее по-человечески. Ничего, потом попросишь в Литфонде, тебе возместят.
Нина знала, что, несмотря на все свое богатство, он не стеснялся ежегодно просить в Литфонде вспомоществование, приговаривая: «Почему же и не взять, когда можно взять?»
— Сколько тебе нужно? — спросил он сухо.
— Пятьсот долларов.
— Но это же грабеж! — возмутился «классик».
— Это самый скромный минимум, — парировала Нина.
— А нельзя ли… за казенный счет?
— Если ты не дашь мне денег, — пригрозила она, — я обращусь в газеты.
Маклаков еще долго препирался, юлил, плакался на бедность, но Нина была непреклонна.
— Стой тут, — бросил он ей наконец и ушел, а Нина так и осталась стоять в огромном, запомнившемся ей с детства коридоре, по которому она, маленькая, каталась на трехколесном велосипеде.
Маклаков вернулся и протянул ей четыреста долларов.
— Больше у меня нет.
— Ничего, — безжалостно проговорила Нина, — остальное отдай рублями. И запомни, — добавила она, увидев, как его перекосило, — в саванах карманов нет.
Он отшатнулся от нее в ужасе, молча ушел и вернулся с недостающей суммой в рублях.
Нина так же молча взяла деньги и, не поблагодарив, вышла. Маклаков не спросил, от чего его бывшая жена умерла в тридцать восемь лет, не спросил, как живет сама Нина, не нужно ли ей чего. Она ушла. Это была их последняя встреча.
Никита осторожно тронул ее за локоть и вывел из задумчивости.
— Ты была где-то далеко.
— Да, — кивнула Нина. — Извини.
Они вышли на пляж. Никита предложил обосноваться в дюнах, не ходить к самой воде, где было много народу.
— Они и от ветра защищают, — добавил он.
Нина достала из сумки и расстелила на песке покрывало, вынула надувную подушечку, полотенце, еще какие-то женские мелочи. Сбросив сарафанчик, она оказалась в цельном купальнике без бретелек, тоже державшемся на ней каким-то чудом.
— А почему не бикини? — спросил Никита.
Еще вчера ночью его поразила ее крайняя худоба. Когда он снял с нее сарафан, можно было пересчитать все ребра. Сейчас, на ярком солнце, эта костлявость стала еще заметнее. Лопатки, похожие на голубиные крылышки, глубокие впадины у ключиц… Он подумал, что она стесняется.
— Ты могла бы быть манекенщицей. — Никита надеялся, что это прозвучит как комплимент.
Тревожился он напрасно. Нина ничуть не стеснялась.
— Стиль Дахау, — усмехнулась она, перехватив его взгляд. — Нет, в манекенщицы я не гожусь, ростом не вышла. Я среди манекенщиц хожу как в лесу. Кстати, манекенщицы нынче тоже пошли… не с креста снятые. В общем, неважно, главное, мне больше нравится моя работа. Бикини у меня есть, только я хочу, чтобы сначала спина загорела. Чтоб белой полоски не осталось.
— Тут есть «голый пляж», хочешь? Можно загорать вообще без всего.
