Глиссандо (СИ) - Тес Ария

— Ты мой будущий архитектор…

Возможно это сыграло свою роль, я не отрицаю. Все дети хотят радовать родителей, особенно так особенно любимых, но в итоге, даже в сознательном возрасте, когда казалось бы ничего не должно уже влиять на меня, я остался верен той профессии, которую в конце концов выбрал сам в забытом, детском магазине где-то между старыми улочками Флоридии.

— Что случилось?

Слышу ее тихий голос, но не открываю глаз. Амелия готовила. Вообще, она не очень умеет готовить, скорее пачкает все вокруг, хотя у нее классно выходит утка. Но она любит готовить, а я люблю за этим наблюдать, потому что это очень мило. Она милая. Сосредоточенная вся, брови хмурит, шепчет что-то под нос, шевеля губами, и я всегда улыбаюсь. Этот дом — катастрофа. Сейчас здесь нет ничего: мебели, нормальных удобств, даже иногда света, но с ней все становится лучше. Как-то она превращает стройку в уютное гнездышко, без понятия как и не хочу вникать. Мне все равно, главное, что это есть, хотя сейчас я и этому не рад. Начинаю злиться. Она ловит меня именно тогда, когда я совершенно не готов к этому, что меня бесит. Я не хочу и не привык показывать свои слабости и промахи, особенно если это касается чего-то настолько личного. Да и не поймет, как я ей объясню, что меня так сильно пугает? Как я объясню, что боюсь провала, что от меня зависит наследие моей семьи? Как я скажу, что не уверен, что готов?…

— Алекс?

Калит и это. Меня бесит слышит из ее уст не мое имя. Сам виноват, я понимаю, но я так устал притворяться…все чаще ловлю себя на мысли, что я хочу рассказать ей всю правду, но трушу. Меня бесит и это. Трусость мне не по карману, мне за нее нечем платить, она для меня под запретом, но она есть. Она здесь. Она выставляет чертов счет.

— Эй, ну ты чего?

Чувствую нежно, легкое прикосновение к своей руке и резко отступаю. Черт, спорю на что угодно, выглядит это со стороны дико, будто я отскочил от девчонки, меньше меня раза в три, если не больше. Дико-дико-дико…и ее это обижает. Я вижу, как она пытается держать себя в руках, не показать, но у нее никогда не получалось скрывать свои эмоции. Амелия слишком молода, чтобы это уметь, да и где ей было учиться? Она из Академии не вылезала. Клубы не любит, вечеринки тоже, а если мы куда и ходили, а такое тоже было, она в основном сидит на диване и молчит. Потому что ей некомфортно. Потому что она чувствует, что что-то не так. Я это знаю, и это работает вроде призмы моих личных загонов и страхов — множит и множит.

— Зачем ты пришла?! — повышаю голос и указываю в сторону кухни, — Иди и делай, что ты там делала! Я тебя не звал.

Твою. Мать. Как же я себя ненавижу в эти моменты. Бывает, что я срываюсь на нее, когда груз всего, что есть на самом деле слишком давит на шею, перекрывая дыхание. Я обижаю ее, знаю это, но ничего не могу с собой поделать. Сам себя загнал в ловушку, из которой не могу выйти без потерь, и теперь она за них расплачивается вместо меня. А она же расплачивается…вижу, как потухает ее взгляд, как она его тупит в пол, краснеет, мнет пальцы. Амелия нервничает, ей неприятно и больно, но она не уходит. Почему ты не уходишь от меня, твою мать?! Очнись! Я дерьмо, малыш! Я самое настоящее дерьмо и не заслуживаю тебя, посмотри ты вокруг! Ты же знаешь это! Ты догадываешься, но упорно не хочешь замечать очевидного!

Так и есть. Она догадывается, что что-то не так, что во мне что-то не то, что есть подвох, какая-то ложь, но игнорирует. Списывает со счетов свою интуицию, держится рядом. Не хочет меня оставлять…потому что она любит меня. Мне и это известно. Она не ангел, закатывает мне истерики, каких свет не видел, но когда я выхожу из себя — терпит, не оставляет, потому что любит. Это и есть любовь, наверно, терпеть в самые худшие моменты, даже если руки опускаются, даже если обидно и больно — терпеть. Ради твоего человека. Сейчас этот механизм как раз разгоняется…

Амелия поднимает взгляд, которым цепляется сначала за книги, потом за включенную лампу, потом за белый лист на столе. Она знает, что это означает — я делаю чертеж. И раз я вышел из себя, у меня что-то не получается, а это для меня важно. Переводит свои прекрасные, необычно прекрасные глаза обратно на меня, дарит мне их решительный взгляд, а потом щурится.

— У тебя что-то не получается?

Молчу. Иногда я поражаюсь ее проницательности и прямоте. У Лили она тоже была, но она все равно была другой. Лили задает вопросы, лишь когда в безопасности, когда знает, что ей ничего не грозит, когда скорее уверена, что выиграет. Амелия делает так всегда. Ей важна правда, а еще важно понимать, чтобы знать, как помочь.

Она хочет мне помочь. Черт бы меня побрал, я такая мразь…горький вкус этой самой правды оседает на кончике языка, и я не могу от него избавиться, как и от действительности не могу. Мы на сцене среди сплошной бутафории, а единственное, что здесь настоящее — она. И она делает ко мне шаг.

— Я не знаю, что произошло… — тихо говорит, слегка сжимая мои костяшки, — Но я видела твои чертежи и знаю, что у тебя все получится, просто не сдавайся. Не психуй. Это делу не поможет. Закрой глаза, досчитай до десяти и снова принимайся за работу. Представь себя внутри. Представь все до последней запятой, и ты найдешь ответ. Если надо, конечно, пошвыряй вещи, но не бросай свое дело, Алекс. Просто выдохни, возьми себя в руки, твою мать, и делай, а не жуй сопли у окна, как девчонка!

Издаю смешок. Утешать она умеет, конечно, но это ведь действительно помогает. Она не накидывает пуху, не льет воду, она делает все правильно. Сейчас, когда улыбается мне, тоже. Амелия подходит еще ближе, слегка касается щеки и смотрит мне в глаза. От нее пахнет макаронами и мукой, а вместе с тем чем-то сладким вроде кокоса или карамели.

Я должен тебе все рассказать. Вот сейчас я это сделаю. Вот сейчас…Утыкаясь ей в висок, дышу ей, замираю на секунду, ведь собираюсь разрушить все в один момент. Знаю, что все декорации рухнут, стоит мне открыть рот и называть свое настоящее имя, но пока они еще на месте. Стены, окно, сквозь которое пробиваются предзакатные лучи солнца, ее запах так близко. Мне нравится ее запах, мне нравится им дышать, и я хочу сохранить себе хотя бы маленькую его часть…

— Ты очень талантливый, — тихо шепчет она, поглаживая меня по спине, — Я это знаю и верю в тебя.

Ее вера делает меня сильней. Правда. Никогда не думал, что это возможно, но это, оказывается, возможно. Слегка отступаю назад, под влиянием этой самой веры и своего всесилия, будто меня укололи каким-то наркотиком, вновь заглядываю ей в глаза.

Вот сейчас я скажу. Я справлюсь. Знаю, что справлюсь с последствиями. Мы поговорим. Мы постараемся. Вот сейчас…

Но я не могу. Вместо этого приближаюсь и целую ее сначала нежно, потом все более глубоко и долго, страстно, еще и еще. Прижимаю к окну. Я расскажу ей. Обязательно расскажу, но не сегодня…Сегодня слишком солнечный день, чтобы рушить его хмурым небом…

26; Макс

— …Макс? — Лили вырывает из одного из многих моментов моей личной коллекции трусости, смотрит пристально.

Я пару раз моргаю. Мне почти понятно, что конкретно она задумала, и это почти забавно. Почти. Здесь главное «почти». Я наклоняю голову на бок, издаю смешок и приподнимаю брови.

— Убийцы?

— Это не предмет для шуток.

— Ты права. Это бред какой-то. Я изучил вашу семью, когда вскрылось…

— Ты не мог вытащить это на свет. Тебе ли не знать, что в семьях вроде наших, большинство тайн лежат в подполье? Чтобы до них добраться, надо снять много досок…

— Очень поэтично. И? Вот к чему все это? Ты хочешь…

— Я хочу тебя защитить.

Она выглядит серьезной, но ее слова — курам на смех, куда я, собственно, их и отправляю, засмеявшись. Нет, это действительно забавно. Женщина, которая подвела меня под монастырь, теперь хочет меня защитить. Анекдот да и только…

— Ты мне не веришь.

— А с чего вдруг?