Галина Куликова - Уволить секретаршу!
– Мы никогда с вами не обсуждали личные дела, – заявил босс, дернувшись.
– Но между нами вполне могут возникнуть отношения, – заявила Серафима. – Хорошие, добрые отношения… Скажите, я вам не противна?
– Серафима, мне противны только капли, которые я принимаю на ночь от бессонницы, – заявил Погорелов. – Вы мне не противны, но я вообще-то женат. Так, к сведению.
– Я в курсе, Сергей Александрович. Но ведь ваша жена вас не любит!
– Неужели? – спросил тот уже более заинтересованно и закинул ногу на ногу со странной лихостью. – С чего это вы взяли?
Из-за занавесок донесся звук, похожий на журавлиный клекот.
– Если бы она вас любила, она обращалась бы с вами иначе. Я иногда против воли слышу кусочки ваших разговоров. И это не любовь, это – жадность. Она считает, что вы ей принадлежите и обязаны подчинить ей всю свою жизнь просто потому, что однажды поставили подпись под брачным свидетельством. Но ведь эту подпись нужно подпитывать!
– Как это – подпитывать? – ошалело спросил Погорелов, который никогда в жизни не вел подобных разговоров. Ни с кем.
Он вообще плохо понимал, к чему ведет Серафима. Он был такой же, как тетка Зоя, и вся его красивая и успешная жизнь состояла из одних влечений, которые, кстати, ничему не предшествовали и ничего не завершали. Однако Серафима со своей фанатичной жаждой любви этого не замечала.
– Сергей Александрович, вы мне нравитесь. Я подумала и решила, что готова полюбить вас всей душой. Скажите, как вы относитесь к детям?
– Серафима, вы сумасшедшая, – прозрел Погорелов, неожиданно обрадовавшись, что за шторами прячется жена, которая в случае чего придет ему на помощь. – Вы почти год работаете на меня, следите за бумагами, регулируете поток посетителей, отвечаете на телефонные звонки… А потом в один прекрасный день являетесь с утра пораньше и заявляете, что хотите завести детей. И я должен, как я понимаю, принять в процессе обзаведения детьми самое непосредственное участие. С какой стати, позвольте вас спросить?!
Серафима испугалась. И расстроилась. Она поняла, что, как всегда, поторопилась и все сделала неправильно. Только искренность могла спасти положение. И тогда она, отбросив скованность, которая делала ее жалкой просительницей, принялась взахлеб рассказывать Погорелову о любви, которую непременно должен испытать на себе каждый человек. Вот именно – испытать на себе!
Она рассказала ему о тетке Зое, которая жестоко пресекала потребность маленькой Серафимы обмениваться чувствами – без стеснения, сдержанности и оговорок. И как у тетки Зои ничего не получилось, и как она признала свое поражение, написав перед смертью ту записку для тети Веры и дяди Глеба, словно передавала им Серафиму с рук на руки. И как тетка Зоя переживала, что из Серафимы не получилось ничего путного… Что называется: растила цветок, а вырастила смешной и нелепый побег гороха.
У Погорелова был вид человека, которому хулиганы надели на голову железное ведро и настучали по нему палками. Глаза в разные стороны, и мысли тоже в разные стороны.
Решив, что в вечной мерзлоте обнаружилась, наконец, маленькая проталинка, Серафима вывалила на босса свои планы относительно будущего. Рассказала о том, как сильно она станет любить его и что из всего этого в итоге получится. Непременно получится!
Серафима так распалилась, что в конце концов почувствовала себя оголенным проводом, к которому боязно прикоснуться – так все в ней опасно искрило. Предложив Погорелову немедленно сойтись и образовать пару, она оставила его размышлять над сказанным, а сама выбежала вон из кабинета. За спиной послышались сдавленные всхлипы. Неужели Сергей Александрович расчувствовался до такой степени, что заплакал? Это хороший знак.
Дрожа от возбуждения, Серафима отправилась в туалет и подставила голову под струю ледяной воды. Успокоиться по-другому у нее вряд ли получилось бы. Волосы, которые она утром пыталась уложить феном, превратились в тощие сосульки. Отжав их с помощью бумажных полотенец, жестоко выдернутых из держателя, Серафима отправилась обратно в приемную. По дороге сделала несколько дыхательных упражнений и попрыгала на месте.
За время ее отсутствия в судьбе Погорелова произошли кардинальные изменения.
Жена, прятавшаяся за шторами, не сразу смогла выпростаться из них и целую минуту билась в искусственном бархате. Погорелов встал, чтобы помочь ей, и она, наконец, вывалилась на него – зареванная, с сияющими глазами, похожая на собственную обновленную версию.
– Сережа! – с надрывом сказала она, ухватившись за его галстук, словно за спасательный трос. – Эта девушка открыла мне глаза.
– Но ты же поняла, что у нас с ней ничего не было, – вскинулся Погорелов.
– Неважно, что у вас ничего не было. Главное, я поняла, что у нас с тобой тоже ничего не было. Кроме бытового обустройства, ни-че-го. Господи, чем я занимаюсь?! Целый день я думаю только о том, как уменьшить размер своей задницы и пресечь твои походы налево! Зачем мне это, Сережа?! Я вдруг так захотела жить… Ездить в лес за земляникой, когда она поспевает, летать в Грецию и есть там козий сыр, намазывая его на маленькие кусочки белого хлеба, и толстеть, потому что утром не хочется бегать по парку, как заводной обезьяне… И обнимать кого-нибудь ночью сильно-сильно!
– Я не понял: ты собираешься в отпуск? – с подозрением спросил Погорелов, в большом и умном мозгу которого не помещались земляника и козий сыр. Вернее, они по-прежнему не имели к нему никакого отношения.
– Я собираюсь развестись с тобой. Немедленно! – заявила Светлана, и Погорелов как-то сразу понял, что она не шутит.
– Но у меня ничего не было с секретаршей, – снова заявил он, повысив голос. – Она мне даже не нравится.
– И поэтому мне тебя жаль, – ответила его жена и, похлопав Погорелова по руке, вы скользнула за дверь.
С секретаршей мужа, которой удалось вывести ее из состояния душевной комы, она больше так никогда и не встретилась.
Серафима же, мокрая, но полная надежд, выскочила из туалета и, попеременно поднимая вверх то левую, то правую руку, подпрыгивая, устремилась к своему рабочему месту. Босс появился сразу же, как только заслышал ее возню в приемной. Она посмотрела на него с надеждой и робко улыбнулась.
– Серафима, вы уволены, – сказал он прямо в ее улыбку.
Улыбка медленно погасла.
– Я не поняла…
– Вы уволены, – отчеканил Погорелов и вышел, хлопнув дверью.
И Серафима осталась одна.
Глава 2
Вероятно, это был тот самый новый тренер, о котором Мишка прожужжал ей все уши. Ребенок мечтал отлить его в бронзе и водрузить на пьедестал, словно памятник. У «памятника» имелись кривые мускулистые ноги и широкое, дочерна загорелое лицо с крупным носом и густыми бровями. Картину довершали мяч, который он прижимал к себе, и длинный свисток на веревочке.
