Ульяна Соболева - Черные Вороны. Реквием
— Харэ заливать… спонсоры, подарки… Двадцать процентов, или мы спалим твой гадюшник нахрен. Разговор окончен.
— Да что вы себе позволяете? Я буду жаловаться… я… здесь через пару минут будут мои люди и вы пожалеете! Я в милицию пойду! Думаете, нет на вас управы, сопляки?
Директор приоткрыл ящик стола и сунул туда руку. В этот момент Корт — он ближе всех находился к толстому и потному придурку, резко дернулся, и, зажав локтем шею старика, приставил пистолет к его виску. Я подорвался с кресла, и, упершись ладонями в стол, проорал:
— Ты охренел, Корт? Отойди от него. Мы сейчас обо всем договоримся!
— Какие, бл***, разговоры? Он нас за лохов держит. Может, уже своих шестерок вызвал, падла! Вытащи руку из-под стола, тварь! Нехрен вы***ся! — вдавил дуло сильнее.
— Успокойся, Корт! Не кипишуй! Убери ствол!
В этот момент директор как-то неловко дернулся и раздался выстрел.
— Твою мать…. — выдохнул я, глядя, как мозги директора стекают по стене, тело обмякло, а голова повисла, как у тряпичной куклы. Корт просто прострелил ему башку.
— У него там, — пробормотал Корт, — точно ствол был.
Но в руке у директора, когда он свалился со стула на пол, оказался просто носовой платок.
Все дальнейшие события мелькали перед глазами, словно кадры из чертовски документального фильма, только я чувствовал себя так, словно наблюдаю за процессом со стороны. Замечая каждое движение, которое отображалось в моей голове как кадр десятикратно замедленной съемки и отпечатывалось там. Улавливая каждый звук, звучащий как искаженная запись на пожеванной магнитофоном ленте.
Крики секретарши. Заблокированные выходы. Вой сирены… и холодный метал на запястьях.
* * *Нас привезли в СИЗО. Оставили одних, не подселяя никого чужого, и… просто ушли. Мы оказались в помещении, которое напоминало чулан. Его стены покрылись толстым слоем плесени, выделяя удушливую сырость. Скупые лучи света пробивались сквозь узкое окно, отображаясь на полу решетчатым узором. Проходили дни, а мы продолжали сидеть на грязных лавках, пялясь друг на друга, с каждым часом все глубже погружаясь в молчание. Выпендреж и борзость таяли на глазах, говорить не хотелось, казалось, даже воздух начинает пропитываться озвученным отчаянием. Нас не вызывали на допрос, не выдвигали обвинений, игнорировали любые вопросы. Полное пренебрежение. Изощренная пытка неизвестностью и молчанием.
В конце концов пришел момент, когда у парней начали сдавать нервы. Именно в таких ситуациях проявляется характер, выносливость и эмоциональная стойкость. Было понятно, что нас не станут держать здесь вечно. Этот прессинг кому-то нужен и сейчас наше главное задание — дождаться, когда будут озвучены условия.
Глава 4
Только не говори, что ты не виноват! Это оскорбляет мой разум!
(с) из кинофильма “Крестный отец”
У человека всегда есть выбор: взять под контроль свои эмоции, сохранять здравый смысл и держаться с достоинством, даже когда к сердцу подбирается ядовитый плющ страха, или поддаться истерике, выпуская на поверхность испуганного, слезливого ребенка.
— Граф, может, ты наконец-то засунешь в жопу свою гордость и позвонишь отцу. Одно его слово — и уже вечером мы будем отрываться в кабаке с телками, по две на каждого.
— Иди нахрен! Никаких звонков!
Корт подскочил со скамейки и, схватив меня за футболку, разбил мне лбом нос, срываясь на истерический крик:
— Ты корчил из себя крутого главаря, так давай — вытаскивай нас из этого дерьма, а не веди себя как сопливый мудак.
Я зарычал от боли, сорвался к чертям собачьим, оттолкнув его со всей силы и, схватив за волосы, начал долбить головой об стену, еще и еще, вымещая свою злость… потому что он прав. Каждое слово — как обжигающая кожу пощечина. Они всегда шли за мной, беспрекословно выполняя любое указание, и все, что происходит с нами — моя вина. Я не мог остановиться, понимая, что в этот раз нервы сдают уже у меня — от беспомощности и осознания, насколько больно оказалось падать с придуманной высоты.
На стене появились свежие брызги крови — они резко контрастировали на фоне старых, засохших потеков грязно-коричневого цвета. Эти стены впитали в себя не одну смерть, заглатывая последние выдохи тех, кто отправился отсюда в свой последний путь. Корт внезапно замолчал и обмяк в моих руках. В этот момент в камеру ворвались охранники. Один из них, оттащив меня от Корта, прижал к стене и приблизился вплотную — я рассмотрел даже капли пота, выступившие на его верхней губе, и, пробирая сверлящим взглядом, сказал:
— Ну что, ублюдок, доигрался? Наконец — то. А то мы уже начали скучать… — он кивнул в сторону Корта своему напарнику, — этого убери, ночью отвезем в кочегарку…
— Нету тела — нету дела, — тот поддакнул, откашливая и смачно сплевывая на пол.
Я не мог понять, что за чушь он несет. Все, что происходило последние несколько дней, попахивало каким-то абсурдом. Они связали меня по рукам и ногам, заклеили рот скотчем и стали наносить удары по лицу. Я слышал хруст, корчился от боли и чувствовал, как захлебываюсь от потока собственной крови — теплой, вязкой, с привкусом металла. Когда я терял сознание, меня обливали ледяной водой, и опять били. Я не мог понять, чего они от меня хотят. Может, это просто больные на голову ублюдки, которые ловят кайф от чужой боли? Меня ведь не заставляли подписывать фальшивые протоколы, сознаваться в чужих преступлениях. Впрочем, на моем счету появилось свое собственное — первое особо тяжкое. А они просто издевались, словно хотели сломать, унизить, наказать и смешать с грязью.
Но это было только начало… Разминка. Тренировка. Пробная репетиция. Потому что дальше я пережил то, что навсегда перевернуло все мои представления о мире, в котором я жил. Момент, когда в сознании происходит тот самый щелчок, который в одно мгновение порождает в тебе другого человека.
Вы знаете, как рушатся иллюзии? Об этом знают даже дети. Вспомните, с каким вдохновением и предвкушением, закусив нижнюю губу, вы строили замок из песка на берегу моря, думая о том, как вас похвалят мама с папой, и наполнялись самой настоящей гордостью. И тут внезапно прожорливая пенистая волна в одно мгновение слизывала все шпили и ограждения, сравнивая их с поверхностью земли. Все…. нет замка, нет похвалы от мамы с папой, ничего нет, кроме разочарования, обиды и недоумения — но как же так? Ведь всего секунду назад все было по-другому?
Я не знаю, сколько времени провел в карцере, сколько часов или недель прошло с момента, как меня вывели с камеры. Я проваливался в сон, выныривал из него, не понимая, какой сегодня день и время суток — все по желанию кукловодов. Они выматывали меня физически и морально, лишая сил и ломая волю. Потому что я четко осознавал, что нахожусь в их власти, и с ужасом думал, какую пытку они решат испробовать следующей.
