Джиджи Грэйзер - Мужеедка
— Не помню.
— А кто помнит? Попробуй женьшень. Пятьдесят миллиграммов.
— Нет, я не помню, чего мне хотелось в детстве. У меня будет ребенок, а я не могу вспомнить, чего хотела от жизни. Может, я вообще толком никогда ничего не хотела. У тебя нет таланта, а у меня, похоже, нет цели. Образец бессмысленности, да и только.
— Недостаток честолюбия, — объявил официант. — Ну-ка, посмотрим. Что ты любишь больше всего на свете, независимо от того, платили бы тебе за это кучу денег или нет?
— Ходить по магазинам.
— Тогда попробуй устроиться продавщицей. Хамства в тебе достаточно, чтобы претендовать на самый модный бутик.
— Э, нет. Кларисса Альперт никому не прислуживает. Без обид.
— Какие обиды. Я тоже не прислуживаю. Это они… — вновь шекспировский жест, — прислуживают мне.
Кларисса окинула взглядом сцену. Пожалуй, в этом был какой-то смысл.
— Мне нужна свежая идея, официант Ларри. — Кларисса понятия не имела, как его зовут на самом деле, и не хотела этого знать. К чему портить идеальный, сложившийся образ мудрого официанта печальной реальностью? — Я уже почти допила свою газировку и не уверена, что у меня хватит денег на второй стакан.
— Модный листок.
— На какое место?
— Ты можешь работать в модном журнале. Кстати, ты так и не сказала мне, что пьешь.
— Содовую с клюквенным соком. А что делают люди в журнале?
Такое Клариссе никогда не приходило в голову. Она ничего не знала о работе в журнале. Ей казалось, они материализуются из воздуха, уже с красивыми фотографиями красивых людей в дорогой одежде и без угрызений совести.
— Да чего только не делают! Стоит открыть «Харперс», «Вог», «Эль» или любой другой журнал — и ты увидишь там целые списки имен, не хуже чем на мемориале в честь вьетнамской войны. Клянусь Кельвином Кляйном!
— Мне это и в голову не приходило. — Кларисса задумчиво закусила губу. — По-твоему, я могла бы стать редактором? Чем они занимаются?
— Нет, сердце мое, только не редактором. Внештатным корреспондентом, — поправил он.
— А в чем разница?
— Редактор мало получает. Тощая, бледная тетка, как труп недельной давности, слепая как крот, смолит без передыху и работает, детка, работает до одури. Внештатному корреспонденту не платят вообще ничего или почти ничего. Она среднего телосложения, не курит из-за детей, работает очень-очень мало, но постоянно говорит об этом. Это все равно как почетная степень — просто титул, и ничего больше. Самое подходящее для тебя занятие. Господи, и почему я не надел сегодня сандалии? Ноги отваливаются.
У Клариссы голова шла кругом. Шанс лицезреть свое имя напечатанным где-нибудь помимо просроченного телефонного счета привел ее в восторг.
— Мне всегда хотелось иметь титул, — заявила она. — Только до сих пор я не знала какой!
Кларисса принялась выписывать прямо на запотевшей стенке бокала: Кларисса Альперт Мейсон; К. А. Мейсон; Кларисса А. Мейсон; К. Алъперт-Мейсон…
— Ты гений, мой личный Эйнштейн. — Она бросилась официанту на шею и внезапно застыла: — Аарон просто помрет, если я устроюсь на такую работу! Где нужно подписаться?
— Во-первых, не нужно ничего делать только ради того, чтобы произвести впечатление, пусть даже на своего мужа. Во-вторых, детка, ты ведь переспала с половиной Лос-Анджелеса. Подумай сама. Я только дал тебе толчок. На этом моя задача завершена. — И предложил: — Налить еще? Не могу больше с тобой болтать, а то Слухач засечет.
Слухачом он звал старшего бармена. Кларисса отказалась, соскользнула с табурета и сквозь продымленную толпу, поглощенная мечтами о литературной карьере, вышла на ночную улицу.
Но прежде чем уехать, она порылась в своем чемодане.
И где-то посреди Сансет-бульвара, опустив верх кабриолета, выбросила через плечо розовую свадебную папку.
Кларисса барабанила в дверь (было два часа ночи), запертую на все засовы, пока, наконец, из щелочки не раздался сердечный материнский совет:
— Иди домой.
— Но, мамуля, — Кларисса с трудом протиснулась внутрь, — я не могу, ты же знаешь. Там мой муж.
— Пф, — отозвалась мать. Не спуская взгляда с дочери, она уселась на диван.
— Я хочу спать. — И Кларисса шагнула в сторону своей прежней комнаты.
— А я хочу с тобой поговорить.
— Утром. — Кларисса решила сбежать как можно раньше. — Где ты держишь журналы?
Перед тем как заснуть, она собиралась еще раз представить себе собственное имя напечатанным на обложке. Трудовой энтузиазм — новое, непривычное ощущение.
— Ahora! Немедленно. Сядь.
— Ну, ма-ама.
— Sienta se.
Кларисса демонстративно повиновалась. Действо заняло у нее целую вечность, не меньше, чем агония второстепенного героя дрянного ужастика.
— Дочь моя. Ты, как бы это правильно сказать… в полном дерьме.
Кларисса закрыла было глаза, теперь они сами собой распахнулись:
— Что ты сказала?
— Дочь моя.
— Нет, дальше.
— Ты в дерьме.
— Ладно, тогда я, Кларисса Реджина Альперт, ухожу. — Она поднялась и направилась к двери.
— И куда ты собралась? Тебе ведь некуда идти, помнешь?
— Поеду к друзьям. Мне все равно. — Но Клариссе было не все равно. Друзья сейчас спят, и никто даже не подумает в такое время открыть ей дверь.
Кроме Дженнифер, конечно, но у нее уродские собаки. Кларисса терпеть не могла уродских собак.
— Лучше сядь.
Кларисса со вздохом вернулась на место.
— Я это говорю ради твоего же блага. Ты в дерьме. И должна из него выбраться.
— Как ты можешь такое говорить, я твоя дочь!
— Потому и могу. Потому что ты мне небезразлична. Ты должна взять себя в руки. Возможно, мне придется устроиться на работу. Я подыскиваю место в детском отделе «Гэпа», тогда у меня будет там скидка.
— Мама, перестань.
— Твой отец сядет за решетку.
Кларисса успела позабыть (слава богу, черт возьми!) о будущем, которое ожидало ее отца. Ни с того ни с сего ей подумалось: «А как же он в тюрьме будет красить волосы?»
— Ты уже не ребенок. Ты скоро станешь матерью, и у тебя есть муж. Пора повзрослеть.
— Я и так взрослая. Мне двадцать восемь лет, помнишь?
— Будет тридцать два в ноябре.
— В водительских правах написано — двадцать восемь, и в паспорте написано — двадцать восемь.
— А моя вагина, прошу прощения, говорит — тридцать один. Ладно, если не хочешь возвращаться к Аарону, тебе нужна работа. Я не собираюсь содержать тебя и ребенка. О малыше я, конечно, позабочусь. Но не о его матери.
Ну, это уж слишком!
