Николай Климонтович - Дорога в Рим
— Я алкоголик, — пояснил он, улыбаясь, и для убедительности похлопал себя по груди черной рукой с чистыми розовыми ногтями.
Через квартал к нам присоединилась молодая негритянка, стройненькая, со смазливым личиком, с двумя невинными ленточками в косичках, в ботинках на босу ногу, какие у нас продавали некогда в магазине «Рабочая одежда».
— Это моя сестра, — пояснил дядя Том.
Вскоре мы действительно достигли магазина; наши новые приятели наперебой заказывали: дядя Том тыкал в громадную бутылку «Смирнофф», девушка попросила чего-нибудь сладкого. «О’кей», — сказали мы с Андрюшей. Сестра получила бутылочку ананасного ликера, русофил дядя Том — скромную фляжку водки, которую он, печально улыбаясь, покорно принял из рук продавца. Себе мы взяли еще текилы «Сан Райз». На улице, размахивая своим пузырем, Андрюша объяснял нашим спутникам, что мы не из Мексики, но из Москвы (Смирнофф, йес?), ребята вежливо соглашались: Мексика, йа-йа.
Они привели нас к глухому сарайчику, то ли гнездо команды тимуровцев, то ли подмосковная голубятня, обросшему неведомого характера кустами. Была и завалинка. Мы уселись рядком, причмокивая каждый свое, как появилась и еще одна очень черная девушка с широким прыщавым лицом и тоже уселась — без приглашения. Всякий из нас пил не спеша, чуть отглатывая и смакуя, так в молчании прошло минут пять. Новенькая поманила Андрюшу за сарай, он галантно извинился, приложив руку к груди.
— Тоже сестра? — спросил я дядю Тома.
— Очень плохая женщина, — покачал Том мудрой головой. Андрюша выглянул:
— Она просит десять долларов.
— А что предлагает?
— Полагаю, все что угодно, хоть я, вы знаете, великодушнейший, по-ихнему не очень. Как думаешь, давать?
— Лучше не надо, — отвечал я ханжески, втайне ревнуя, что та выбрала не меня.
— Как скажете, мудрейший, — отозвался Андрюша и без видимого сожаления опять уселся.
С неподвижным лицом вышла из-за сарая и соблазнительница, шмыгнула широким носом и удалилась вдаль по улице, уже подсвеченной закатом.
Продолжали хлебать.
Прошло еще сколько-то молчания, как моя соседка тронула меня за рукав: пустая бутылочка из-под ликера лежала у ее стройных ног. Я наклонился, и она быстро зашептала мне на ухо; смысл был тот, что ее парень недавно всю-всю ее порезал ножом (она даже приподняла кофточку, чтобы показать раны), но ей тоже нужны десять долларов. В ответ я молча дал ей отхлебнуть текилы, а потом хлебнул вслед за ней, прикидывая, убивает ли сорокапятиградусная мексиканская водка личинок здешних глистов и гордясь отсутствием в себе и намека на расизм. Появился молодой негр со слишком блестящими глазами и уселся на корточках прямо напротив меня, метрах в полутора. Быть может, это и был ее парень.
— По-моему, пора сваливать, — сказал Андрюша, а ведь он не слышал нашего с сестрой разговора.
Дядя Том бесстрастно мусолил последний глоток «Смирнофф». По переулку, озираясь, шла худая белая женщина, в светлых джинсах и пестрой рубашке, схваченной узлом на животе, с немым и бескровным лицом.
Андрюша помахал ей рукой, но заметила ли она — было не понять. Молодой проводил женщину глазами.
— Хорошо сидим, а, ребята, — вскинулся Андрюша, ударив дядю Тома по плечу, а сам состроил знакомую мне волчью улыбочку.
Дядя Том не дрогнул, подставил свою фляжечку, и ему было отцежено текилы. Женщина шла обратно, то и дело оглядываясь на нас.
— Эй, подожди, крошка, — заорал тут Андрюша.
Мы повскакали с мест, не сговариваясь, подбежали к этой белой леди, подхватили под руки и пошли вперед быстрым шагом, не задерживаясь. К нашему удивлению, через минуту мы опять были все на том же хайвее, в руках — склянки с текилой, но уже не мы ее, наша спасительница нас энергично влекла под локотки, пока не поставила перед стойкой мотеля, а служащий невозмутимо подвинул мне раскрытую книгу, попросив, чтобы я написал в ней свое имя. Я написал.
— Сорок долларов, — сказал он, и я дал ему сорок долларов. Взамен он протянул ключ и ткнул пальцем вверх, в потолок.
Наша комната была на втором этаже, куда вела внешняя лестница. Дверь распахнулась, это был чистенький номер с двумя кроватями, стоящими посредине, и дверью в ванную в углу. Не успели мы оглянуться, как наша дама стояла перед нами голая; без одежды она казалась даже привлекательной: довольно свежая грудь, стройные худые бедра, удлиненный лобок в светлых кудрях.
— Спроси, у нее есть подруга? — нашелся Андрюша.
Я спросил.
— Она сейчас будет, — был ответ.
— И сколько это стоит? — догадался поинтересоваться я.
— Сто за два часа. Пятьдесят и пятьдесят.
Мы глотнули текилы.
— У тебя есть сто долларов? — спросил я Андрюшу.
— Откуда, — отмахнулся он, с неподдельным вниманием разглядывая нашу подругу.
— У нас нет наличных, — сказал я ей.
Реакция была мгновенной: через секунду она была в трусиках, в джинсах и натягивала рубашку, как в дверь постучали.
— Войдите, — сказал Андрюша — почему-то по-французски.
На пороге стояло изумительное существо женского, судя по многочисленным признакам, пола — кругленькое, в очках, похожее на аспирантку математического отделения. Из-за толстых стекол смотрели очень большие глаза.
— У них нет кэша, — сказала первая, — идем отсюда.
— Куда же! — воскликнул Андрюша, так и впившись в аспирантку глазами.
— У меня есть чековая книжка, — сказал я.
— Э, — подняла глаза к небу первая, завязывая узел на голом животе, и презрительно сплюнула.
— Но… — сказала аспирантка.
— И ты возьмешь у него чек? — спросила первая.
Аспирантка пребывала в нерешительности, но я уже строчил в чековой книжке.
— Ты немец? — спросила первая леди.
— Немец он, немец, — заорал Андрюша по-русски, а я вручил чек на сто долларов очкастой, попросив ее самостоятельно вписать фамилию. Потушив сигарету, первая опять начала раздеваться, аспирантка же все искала — куда бы пристроить сумочку; тут Андрюша налетел на нее цунами, первым делом снял с нее очки, а там стал потрошить и кофточку. Мы моргнуть не успели, как аспирантка с Андрюшей уже барахтались на постели.
— Дай ему презерватив, — попросил я оставшуюся на мою долю подругу.
— О, она совсем чистая, перфект, — отвечала та и повлекла меня в ванную.
У нее в руках оказалась банка из-под диетической пепси-колы, краем зажигалки она сноровисто проткнула в ней дырку, потом, держа банку горизонтально, положила сверху крохотный брикетик чего-то серого, чиркнула, из отверстия, откуда принято пить, повалил желтоватый дым. Она уселась по-турецки прямо на кафель и повлекла меня за собой. Затянулась, передала банку мне с осторожностью. Это был крэк. С первой затяжкой я почувствовал лишь едкий вкус тлеющей нитрокраски. Вторая пошла вкуснее. Мы сидели на прохладном полу, передавали банку друг другу, а в открытую дверь нам была видна постель, на которой Андрюша и аспирантка вытворяли черт-те что.
