Ольга Смецкая - Маленькая балерина
Мы продолжали молчать. Наконец я не выдержала и спросила:
– Так это было свидание? – Просто чтобы что-нибудь сказать.
Вместо ответа Монахов склонился ко мне и притянул к себе. Я не сопротивлялась.
Свет фар встречных машин освещал его лицо и окрашивал происходящее в нереальные тона. Как в кадре из фильма.
Его рот отыскал мои губы, теплые руки сомкнулись на спине.
Мы снова были одни на планете.
До тех пор пока чувственную тишину салона, нарушаемую лишь мерным рокотом работающего мотора, не взорвал пронзительный автомобильный гудок.
Поток сдвинулся с мертвой точки, и теперь застывший «БМВ» мешал проезду спешащих на дачи людей.
– Проклятье! – выдохнул Монахов, с трудом отрываясь от меня, и сорвался с места.
Я откинулась на мягкую кожаную спинку и прикрыла глаза.
«Что я делаю? – думала я, пытаясь унять колотящееся сердце. – Я едва знаю его, точно так же, как едва знала Кирилла Шорохова, выходя за него замуж. И во что вылился наш брак? Я испытала достаточно разочарований и не должна поддаваться эмоциям в отношениях с первым встречным», – твердила я себе, но сама себе не верила.
– Достань воду из «бардачка», – хрипло попросил Монахов, переходя на «ты». В его голосе прозвучала нотка интимности, словно мы уже перешагнули грань.
Он протянул руку, нащупал и нежно сжал мою левую ладонь, тяжелую и ленивую после нахлынувшей на тело томной волны.
Я щелкнула замком «бардачка».
Мы все еще держались за руки.
Я вытащила бутылку воды и сразу увидела журнал «Теленеделя», открытый на странице с моей фотографией. Значит, на самом деле он все знал обо мне и зачем-то разыгрывал спектакль.
Не доверяй эмоциям…
Глава 29
День тот же
В поселке, казалось, темные силы одержали верх. Он был погружен в ночную тьму. Под ногами громко шуршали сосновые иголки, где-то ухал филин…
Монахов явно не понимал, что произошло. Почему еще в машине я вдруг замкнулась, отгородилась от него. Выдернула руку и отвернулась к окну.
А я не могла ему объяснить.
– Ну что ж, спасибо за прекрасный вечер, – вымученно улыбнулась я на пороге дома Врублевской. – Спокойной ночи. – И поднялась на крыльцо.
Ни слова не говоря, Монахов развернулся и скрылся во мгле.
Я прижалась спиной к входной двери и посмотрела на небо. По лиловому бархату рассыпались звезды.
– Ключи стоит готовить заранее, – тихо сказал Монахов, шагнувший из-за куста сирени. Он склонил голову на бок и улыбнулся: – Мало ли, кто притаился в темноте.
– Вы напугали меня, – ответила я.
– Я просто хотел убедиться, что с тобой все в порядке. То есть с вами…
– Да, со мной все в порядке.
В доказательство я продемонстрировала ключи, позвенела ими и вставила в замочную скважину. Но что-то было не так…
Из дверной ручки торчал сложенный вчетверо лист бумаги. Я быстро открыла дверь и зажгла свет.
Записка. И в ней – всего два слова: «Нужно поговорить».
Два слова, выведенные ровным, четким почерком. Почерком отличницы. Я сразу узнала его. Той же рукой был написан текст заклинания, в который кто-то завернул восковую фигурку, ныне бесследно исчезнувшую. И если раньше я только догадывалась, то теперь точно знала автора этих строк. В записке стояла подпись: «Лиза».
Монахов продолжал топтаться у крыльца.
– Послание от вашей «Клерамбо», – сообщила я ему. – Хочет со мной поговорить.
– О чем? – спросил Монахов.
Я пожала плечами, а он с надеждой посмотрел на меня.
Он явно ждал приглашения. Но я вежливо попрощалась и закрыла дверь.
Я приблизительно представляла себе, о чем Лиза собиралась говорить со мной. Вернее, о ком.
Синдром Клерамбо в действии.
Из моего любимого учебника по психиатрии я знала, что психически неуравновешенные люди чрезвычайно упорны и любой ценой добиваются своей цели. Они готовы на все. Вплоть до устранения препятствия.
В данном случае препятствием являлась я.
Я подумала обо всех странностях, приключившихся со мной за последние дни. О загадочных шумах, о разбитой статуэтке, о звонке неработающего телефона, о букете белой сирени…
Как ни удивительно, от этих мыслей мне стало легче. Ведь я уже была склонна поверить в бредовую теорию Раисы о том, что все это проделки потусторонних сил.
Я разорвала записку на мелкие клочки и выбросила в мусор.
Но что-то мешало мне насладиться наступившим облегчением.
Сообщник, вспомнила я.
У Лизы есть сообщник. Это несомненно. Я лично видела его дважды.
Мотивы поступков Лизы мне были ясны как день. А вот ее приятель откровенно пугал меня. Лиза каким-то образом неоднократно проникала в запертый дом. И он, наверное, тоже…
Я быстро проверила двери, окна. Страх подгонял меня. Бегом поднялась по лестнице и зажгла свет в коридоре. Пусть горит, так спокойнее. Влетела в спальню, щелкнула выключателем, задвинула дверной засов.
И застыла…
Поверх валявшегося на кровати шелкового платья, которое я не успела убрать, аккуратно лежала восковая фигурка. В центре предполагаемой груди торчала иголка.
– Ну, это уже слишком! – воскликнула я и поразилась тому, как жалко прозвучал мой голос.
Я обернулась в поисках чего-нибудь, во что можно было бы завернуть мерзкую фигурку – при мысли о том, чтобы коснуться ее голыми руками, мне делалось дурно – и уперлась взглядом в надпись на зеркале.
Сердце ухнуло куда-то вниз, ноги стали ватными.
"Я была такой же, как ты сейчас.
Ты будешь такой же, как я сейчас!" – вопили кривые буквы, нарисованные на зеркальной поверхности губной помадой.
Я закрыла глаза, в надежде на то, что мне все это померещилось. Но нет, все было на месте. И фигурка, и надпись.
Я буквально заставила себя сдвинуться с места. Схватила со столика какую-то древнюю газету, лежащую тут с незапамятных времен, разорвала ее пополам.
Пересиливая отвращение, осторожно стряхнула с платья на газету восковую куклу. Она распалась на куски. Видимо, ее просто сложили, не удосужившись слепить края. Извлекла иголку. Завернула все это добро в газету и брезгливо бросила на пол.
Покосилась на платье. Казалось, на том месте, где лежала кукла, зияла дыра. Я присмотрелась и поняла, что это обман зрения.
Откуда-то из закоулков подсознания выползла мысль, что восковую фигурку необходимо сжечь. Иначе она сыграет свою роковую роль. Но это потом…
Второй частью газеты я, как смогла, стерла надпись с зеркала. Помада была темно-красной, почти бордовой. Такой цвет предпочитала Фиалка. Размазанная по зеркальной поверхности, помада напоминала кровавые следы. Словно кто-то прикоснулся к зеркалу окровавленной ладонью, а потом, обессиленный, сполз вниз. Я поспешно отвела взгляд.
