Лариса Кондрашова - Замуж не напасть
– Не знаю, как твой муж оказался в моем дворе, – говорит Евгения, – но он… не очень трезвый, поэтому мы с соседкой завели его пока ко мне… В общем, он уснул на моем диване.
Нина некоторое время молчит, а потом рассудительно говорит:
– Трогать его сейчас нельзя. Поднимешь, он, как медведь-шатун, будет слоняться по квартире, все опрокидывать… И домой не доберется, и тебе покоя не будет… Он тебе очень мешает?
– Я могу оставить его на диване, а сама уйти спать в комнату Никиты – он сейчас у бабушки, но ты уверена, что другого выхода нет?
– Женя, ты не бойся, он спокойно проспит до утра, а проснется, будет у тебя извинения просить… Мне так неудобно, что у тебя столько беспокойства…
– Да ничего, главное, чтобы ты не волновалась.
– Теперь, конечно, я могу быть спокойной, – беспечно говорит Нина. – С ним это очень редко бывает, в самых исключительных случаях. А так он норму знает и обычно не перебирает!
Какая-то недоговоренность в словах Аристовой настораживает Евгению.
– Может, у него что-то случилось? Что-то выбило его из колеи?
– Скорей всего, я думаю, – мнется Нина, – он выпил из-за меня.
Она медлит, видимо, размышляя: сказать или не сказать? И решается.
– Дело в том, что приехал Роман – отец Ярослава. Я тебе рассказывала, и ты, я знаю, ни с кем больше не поделилась, что Слава – не родной Толе. В общем, у Ромы здесь мать, он навещал ее, и мы случайно встретились. Представляешь, он даже не подозревал, что имеет взрослого сына! Думал, я сделала аборт. Я сказала, когда родился Славик, он подсчитал, и сомнения отпали. А в той семье у него две девочки. Представляешь? Он всю жизнь мечтал о сыне, и вот он, готовый!
– И ты сказала об этом Толяну? – удивляется Евгения.
– А что оставалось делать? Не могла же я прятать сына от родного отца? Плохо только, что Ярослав ничего не знал. Анатолий считал, что знать ему не обязательно, хотя я была против. Как чувствовала! Представляешь, Анатолий так кричал! Говорил, что я пытаюсь отнять у него сына, что никакие прохиндеи не имеют права лишить его отцовства. Это Роман-то прохиндей! Да он просто ничего не знал! Слава тоже расстроен, но, согласись, отец есть отец!
Боже, что она говорит! Нина беспокоится обо всех, кроме собственного мужа. Только теперь понимает Евгения, какую тяжесть носил на сердце все время Толян. Конечно, надо жалеть ближних: делиться с ними последним куском хлеба, последней рубашкой… но не жизнью!
Те, с кем ею делятся, чаще всего не понимают бесценности такого подарка. В их представлении время, отпущенное человеку, бесконечно, а потому чего стоят потраченные на них месяцы, годы? Разве переведешь их на рубли или караты?
Не любит Толяна его жена! Получив от него однажды в дар жизнь, она приняла это как должное. Была хорошей матерью, хозяйкой, что же еще? А о самом Толяне, выходит, не думала…
Ведь не чистые рубашки и вкусная еда – главное для человека!
Евгения осторожно заглядывает в комнату, где он стоит. Хотя с равным успехом она могла бы и топать, как слон. Аристов спит тяжелым, омутным сном и стонет во сне. К сожалению, облегчить сейчас его кошмары она не может. Жена предупредила: будить нельзя. Ей виднее. Она успокоилась, поручив Толяна заботам Евгении. Будто заблудившегося щенка ей препоручила: присмотри за ним!
Между тем, пока суд да дело, натикало уже восемь часов. Евгения вспоминает, что не ужинала. Она ставит чайник, делает себе бутерброд. В жизни одинокой женщины – как все же не любит она это словосочетание! – есть и свои плюсы. Например, можно почти не готовить: заварила кипятком пакетик супа «Галина Бланка», поджарила яичницу – вот и вся стряпня!
В ожидании, пока закипит чайник, она приваливается к стене. Кухню Евгения оклеивала сама. И плитки бумажные под мрамор сама изготавливала. Узор получился нежно-зеленый, стены и потолок в одном цвете, напоминает малахитовую шкатулку. Что ли, Евгения не дизайнер? Оригинально.
Ее подруга Надя с ходу погрузилась во всевозможные споры-претензии, постоянно ходит в суды и частенько утаскивает с собой президента. Первое время он пытался от нее отбиться, но когда Надежда выиграла для фирмы два спорных дела – вернула «Евростройсервису» девяносто тысяч рублей, Валентин Дмитриевич уверовал в особые способности юриста и с тех пор ходит с ней беспрекословно.
– Не бог весть какая сумма, – подчеркнуто равнодушно хмыкает довольная Надя, – но тоже на дороге не валяется!
Президент доволен куда больше самого юриста – оба дела он считал безнадежными!
Зато Эдуарду Тихоновичу пришлось уйти на работу в другую фирму – тут Надя не согласилась ни на какие компромиссы: или она, или работа в «Евростройсервисе». По странному совпадению, он устроился туда, где работает Маша Зубенко. И теперь прославляет всюду свою умницу жену. Если бы она не настояла… Эдуард работает телохранителем у одного американца и получает в месяц две тысячи долларов. Может, у них, на проклятом Западе, это и не много, но молодые супруги смогут решить теперь кое-какие свои проблемы. Тем более что от обещания помочь им построить коттедж Валентин Дмитриевич не отказывается. Смеется, что новый юрист, которого он выменял на начальника охраны, фирме гораздо выгоднее…
А еще на Евгению накатывают воспоминания о том, чего вспоминать не хочется.
Похороны Юлии. С утра светило солнце, а потом вдруг пошел дождь. Зонтов ни у кого не было. Хорошо хоть в автобусе-катафалке нашелся большой кусок полиэтиленовой пленки. Под ним и укрылся кто мог.
Из-за дождя процедура прощания оказалась скомканной, а земля у могилы, которую горстями полагалось бросать на гроб, под обильным дождем превратилась в грязь. Евгении казалось, что Серебристую Рыбку забрасывают грязью даже после смерти.
Небольшой бульдозер ездил туда-сюда и сталкивал в могилу такие огромные куски земли, что, наверное, в конце концов повредил крышку гроба. Такое закапывание выглядело святотатством, как и вся церемония.
Все происходящее оказало на Евгению такое гнетущее впечатление, что она без возражений позволила Виталию посадить себя в машину и увезти. По его словам, она была на грани обморока и цветом лица напоминала покойницу.
Виталий отвез ее к себе домой. Дочь, как оказалось, была с университетом на сельхозработах, так что им никто не мешал.
Он отпаивал ее каким-то особым импортным чаем с травами. Заставил выпить таблетку аспирина от простуды. Словом, носился как с малым ребенком, но как Евгения к себе ни прислушивалась, ее сердце по-прежнему молчало и на его ласку откликаться не хотело.
– Прости, – сказала Евгения, – сердцу не прикажешь.
Конечно, это было несправедливо. Пробудись в ней ответное чувство, и сразу два человека были бы счастливы. Увы!
