Татьяна Алюшина - Дом, где исполняются мечты
Он быстро притянул ее к себе, прижал, поцеловал в висок, успокаивая, останавливая готовое прорваться из нее слезами безнадежье.
— Все решаемо, Инга, — твердо уверил Игнат. — Это не горе безысходное, а простая бытовая задачка. Ты же семью не сиротами без присмотра бросишь. Федор с Фенечкой вполне могут жить с нами, а не захотят так, попросим отца с Ангелиной Павловной к ним переселиться, наймем домработницу за хозяйством следить. Все решаемо.
— Пожалуйста, Игнат! — таки не удержалась и расплакалась Инга. — Давай сегодня больше не будем об этом говорить! Я не могу, у меня сердце разрывается!
— Нечего ему разрываться! — поцеловал ее в переносицу Стрельцов. — Никакого несчастья не случилось. И давай я сердце твое залечу!
Ее губы были солоноваты от слез, и вдруг Инга сорвалась, заспешила, заторопила его, и в этом их соединении звучала нотка отчаяния, неотвратимости, как будто они прощались навсегда. Знали о том и старались прожить одним дыханием как можно больше мгновений — прожить, прогореть и запомнить!
Стрельцов все никак не мог заснуть. Поглаживал по спине провалившуюся в один момент в сон Ингу, обнимавшую его даже сейчас, и, закинув руку за голову, размышлял.
Она боится, все понятно. Ее жизнь проходила в кругу семьи, в одной и той же квартире, и хоть жизнь эта была далеко не безоблачной и беспечной, но устоявшейся и с чувством защищенности.
Человеку трудно, очень трудно что-то менять кардинально, переломно в своей жизни. Всегда страшно до жути, и мало кто решается вот так, в один момент, переменить привычное. В эту, казалось, бесконечную неделю он обнаружил, что хочет семью. Настоящую, которой, по сути, у него никогда не было.
Дмитрий Николаевич с Ангелиной Павловной, загоревшие, улыбающиеся, все еще в полете-пути и там, в знойном Египте, мыслями, ощущениями, расцеловывались, обнимались с Ингой и Игнатом. И всю дорогу до дома что-то рассказывали веселыми, бодрыми голосами, бурля впечатлениями, как и все возвращающиеся из поездок дальних туристы.
Инга с Игнатом отмалчивались, отделывались короткими замечаниями, улыбались дежурно и мучились взаимным налетом отчуждения.
Глупо! Так глупо! Но Инга, прячась от трудного, неясного, уже вставшего между ними вопроса, напомнила утром Стрельцову свою просьбу не обсуждать его вчерашнее предложение.
Под радостные вопли детей, ироничные высказывания Фенечки, бодрое похрюкивание Степана Ивановича водворились в дом прилетевшие с огромными чемоданами и встречающие.
Стрельцов придержал Ингу за локоток, когда она снимала шубку, дождавшись «очереди» к гардеробу.
— Пойдем посидим в кафе, — шепнул ей на ухо Игнат тоном, больше похожим на приказ. — Пусть придут в себя и новости переварят. — Помог ей надеть шубку снова, не давая опомнится, и крикнул остальным: — Мы отлучимся ненадолго, вы пока без нас пообщайтесь!
Стрельцов привел молчавшую Ингу за руку в кафе в соседнем доме, не предоставив возможности слинять по дороге. Инга демонстрировала буку детсадовскую, сама на себя ужасно досадуя.
— Инга, — воззвал к ее разуму Игнат, когда официант, приняв заказ, отошел от их столика, — мы же не расстрел пионеров-героев обсуждаем!
— Почти! — отозвалась «девочка» Инга.
— Давай так! — предложил жестко Стрельцов. — Проясним главное. Ты хочешь жить со мной?
Инга смотрела в окно, Игнат ждал. Она повернула голову, посмотрела на него и удостоила-таки ответом.
— Хочу, — сурово, как показание в суде давала. — Но мое желание ничего не меняет!
А Стрельцов обнаружил, что расслабляется. Оказывается, весь день, с того момента, как проснулся, он находился в напряжении телесном и душевной собранности, как натянутая струна на колке гитарном.
— Тебе так трудно поменять Москву на Питер?
— Мы уже это обсуждали, — чувствуя, что сейчас заплачет, настаивала на своем Инга, — у меня работа…
— Точно такую же можно найти в Питере, даже еще и лучше. Я помогу, к знакомым обращусь, — перебил ее Игнат, нивелируя препятствие первое.
Инга собралась было ответить, но тут подошел официант, принесший их кофе. Она дождалась, когда он отойдет, и с нарастающим возмущением в голосе продолжила:
— Можно найти. Но есть еще и Федор…
— Который может вполне благополучно жить с нами, тем более что они с Машкой сдружились, — угробил значимость второго препятствия, перебив ее, Стрельцов.
— Ну да! — возразила она. — Сорвать его из школы, от друзей-приятелей, а через полтора года обратно в Москву поступать!
— Ну и что! Может в Москве поступить, а может — в Питере! Не захочет переезжать — останется с Ангелиной Павловной и отцом! Это что, такая проблема?
— Ну, наверное! — не с горячей силой убеждения упорствовала Инга. — А Фенечка…
— Тот же вариант: может с нами в Питере, не захочет — останется здесь, — и посмотрел на нее тяжелым взглядом. — По-моему, дело не в них, а в тебе. Это ты боишься перемен, все остальное — лишь повод убедить саму себя в невозможности переезда и жизни со мной. Никаких непреодолимых препятствий нет, проблема лишь в твоем страхе. А все остальное можно решить, главное — захотеть. У меня не такая большая квартира, как у вас, но мы все вполне в ней разместимся. Я строю дом за городом, правда, уже два года, но потому что мне некуда было торопиться, да и для одного он великоват. Значит, сейчас ускорим стройку, и уже через полгода туда можно переселяться, хоть десять человек живи! Я хочу быть с тобой каждый день, делить заботы-радости. Может, я и спешу со своим предложением, но жизнь так стремительна, мне уже сорок, хочется не семьи выходного дня, а настоящей. С тобой. Я не знаю, почему так получилось, но так получилось, и это замечательно.
Она не ответила. Смотрела на него, и внутри, от горла до солнечного сплетения, рвалось что-то на куски, и было больно-больно!
Они больше не разговаривали, разъединившись мыслями, судьбами и теми самыми проклятущими ожиданиями!
Господи, как же это больно! Кто бы знал! Инга как-то смогла выдержать их возвращение домой, шумное общение с семьей, проводы Игната с Машей — как в тумане, с пеленой на глазах от прилагаемых сверхусилий удержать ровное лицо, не выпуская эмоций.
— Пока, — сказал Стрельцов, посмотрел на нее, свою боль внутри проживая. Публики вокруг много, а боль у них одна на двоих, не публичная — держались оба!
— Пока, — повторил он, шагнул к Инге, прижал ее к себе и поцеловал в губы.
В абсолютной наступившей тишине — поцеловал.
И ушел вместе с Машкой.
Инга развернулась на негнущихся ногах и прошагала в свою комнату, как солдатик — ать-два, ать-два!
