Кристин Ханна - Летний остров
Эрик улыбнулся, и от этой улыбки у Руби заныло сердце.
— Должно быть, я и впрямь при смерти, если на остров заявилась Руби Бридж.
— Я приехала домой.
Боясь, что больной заметит, как она потрясена, Руби быстро отвела взгляд, подошла к окну и стала отодвигать занавеску. Что угодно, лишь бы немного взять себя в руки.
— Все нормально, Руби, — тихо сказал Эрик, — я знаю, как выгляжу.
Руби снова повернулась к нему лицом.
— Я по тебе скучала.
Она говорила искренне, в который раз казня себя за то, с какой легкостью уехала из этого места, от этих людей.
— Когда ты здесь, кажется, будто вернулись старые времена.
Эрик нажал кнопку на панели управления и перевел свою кровать в более удобное положение. Руби улыбнулась:
— Точно. Не хватает только…
Эрик усмехнулся знакомой лукавой, кривоватой усмешкой, открыл выдвижной ящик тумбочки и достал толстую сигарету с марихуаной.
— Когда у тебя рак, раздобыть наркотики проще простого.
Он взял сигарету в зубы и щелкнул зажигалкой.
Руби рассмеялась:
— Ты всех прежних друзей угощаешь травкой?
Эрик сделал затяжку и передал сигарету Руби. Потом, выдохнув дым, сказал:
— Никаких прежних друзей здесь нет. Во всяком случае, для меня.
Руби затянулась. От дыма защипало горло, она закашлялась и возвратила сигарету Эрику.
— Сто лет не курила марихуану.
— Рад слышать. Ну, как дела на поприще комедии?
Руби снова затянулась, на этот раз набрала дыма меньше, подержала его в легких и выдохнула. Они стали по очереди передавать сигарету друг другу.
— Не очень. Наверное, не такой уж я хороший комик.
— А по-моему, ты классная, помню, я умирал от смеха.
— Спасибо, но это все равно что считаться самой красивой девушкой в своей деревне. Не факт, что тебя признают Мисс Америкой. Печально, но правда: смешная девчонка с острова Лопес остальной мир оставляет равнодушным.
— Ты решила бросить это дело?
— Да, подумываю. Хочу попробовать себя в писательстве. — Она захихикала. — Представляешь?
Эрик тоже рассмеялся.
— Вряд ли ты можешь попробовать кого-то другого, — проговорил он в перерывах между приступами хохота. Оба понимали, что ничего смешного нет, но сейчас, когда между ними висело облачко сладковатого наркотического дыма, казалось, что это так смешно, прямо животики надорвешь. — Что за книгу ты собираешься писать?
— Ну-у… во всяком случае, не о радостях секса.
— — И не о моде, — подсказал Эрик.
Руби стрельнула на него глазами.
— Очень остроумно. Хватит того, что над моей внешностью потешается мать. О! Об этом я и напишу. О старой доброй мамочке.
На этот раз Эрик не засмеялся. Потушив сигарету, он откинулся назад, опираясь на локти.
— Кто-то определенно должен написать о ней книгу. Она святая.
— Кажется, я так обкурилась, что у меня начались слуховые галлюцинации. Мне показалось, ты назвал ее святой.
Эрик повернулся к Руби:
— Я так и сказал.
Руби показалось, его лицо увеличилось вдвое и нависло над ней. Светлые голубые глаза, едва заметно обведенные краснотой, стали водянистыми. Полные, почти женские губы утратили цвет. Руби вдруг поняла, что больше не может притворяться и вести светскую беседу.
— Эрик, как ты… на самом деле?
— У меня то, что доктора называют последней стадией. — Он слабо улыбнулся. — Забавно — у них на каждый случай придуман какой-нибудь эвфемизм, но когда тебе действительно нужно, чтобы реальность немного приукрасили, они называют это последней стадией. Как будто больному следует лишний раз напомнить, что он умирает.
Руби отвела с его лица прядь тонких тусклых волос.
— Мне надо было чаще с тобой общаться. Как я могла допустить, чтобы то, что произошло между мной и Дином, отдалило нас!
— Ты разбила ему. сердце, — тихо произнес Эрик.
— Думаю, в тот год не только его сердце было разбито, и даже вся королевская рать не смогла бы собрать их.
Эрик коснулся ее щеки.
— То, что сделала твоя мать… это, конечно, хреново, но тебе ведь не шестнадцать. Ты должна понимать, что к чему.
— Например?
— Полно, Руби, весь остров знал, что твой отец спит с другими женщинами. Тебе не кажется, что это кое-что меняет? Вот она, правда — весь остров знал.
— Мы с Кэролайн ничем не провинились, но нас она тоже бросила.
Этого Руби до сих пор не могла простить.
— За последние несколько лет я довольно хорошо узнал твою мать, так вот что я тебе скажу: она потрясающая женщина. Я бы все на свете отдал, чтобы у меня была такая мама.
— Насколько я понимаю, великосветская дама не одобряет твоего образа жизни?
— Вероятно. Когда я признался матери, что я гей, она меня выгнала.
— И сколько времени это длится?
— Моя мать не такая, как твоя. Когда моя говорит: «Убирайся», это серьезно. С тех пор я се не видел.
— Даже сейчас?
— Даже сейчас.
— Боже… мне очень жаль, — пробормотала Руби, понимая, насколько бессильны в подобной ситуации любые слова.
— Как ты думаешь, кто помог мне пережить трудные времена?
— Дин?
— Твоя мать. Она тогда только что перешла со своей колонкой «Нора советует» в газету «Сиэтл тайме». Я ей написал — сначала анонимно. Она ответила, подбодрила меня, посоветовала не вешать нос и заверила, что мама обязательно передумает. Это дало мне надежду. Но через несколько лет я понял, что Нора ошиблась. Моя мать прочертила границу. У нее не может быть голубого сына, и точка. — Эрик взял с тумбочки бумажник и достал сложенный в несколько раз листок бумаги. Было видно, что его много раз складывали и разворачивали. — На, прочти.
Руби взяла листок. Бумага пожелтела от времени и местами истерлась на сгибах. В правом верхнем углу темнело коричневое пятно. Руби стала читать и тут же узнала аккуратный мелкий почерк Норы.
Дорогой Эрик!
Я глубоко сочувствую твоей боли. То, что ты решился поделиться ею со мной, для меня большая честь, и я отношусь к этому очень серьезно.
Для меня ты всегда будешь Эриком, королем «тарзанки». Я закрываю глаза и вижу, как ты, словно обезьянка, висишь на веревке над озером Андерсона и прыгаешь в воду с криком «Банзай!». Я вижу мальчика, который навещал меня, когда я болела, сидел на нашей веранде и крошил мяту в миску, чтобы сделать мне лечебный чай. Я помню мальчишку-шестиклассника с ломающимся голосом и прыщами на лице, который не стеснялся взять за руку миссис Бридж, когда мы шли по школьному коридору.
Вот ты какой, Эрик. Конечно, твоя сексуальная ориентация — тоже часть тебя, но не самая главная. Ты все тот же мальчик, который отказывался есть то, что когда-то двигалось. Я надеюсь, что в один прекрасный день твоя мать очнется и вспомнит, какого замечательного сына она произвела на свет. Я за это молюсь. Надеюсь, тогда она посмотрит на тебя и улыбнется взрослому мужчине, которым ты стал.
