Дэвид Николс - Один день
— Ты весь свой молескин обслюнявил.
— Что?
— Это что такое было?
— Продавщица сигарет. — Он пожал плечами и положил в карман нераспечатанную пачку. — «Посейдон» тем и знаменит. Это гламурно, своего рода игра.
— А почему она наряжена, как проститутка?
— Не знаю, Эм, может, потому, что ее шерстяные черные колготки сейчас в стирке? — Он взял свой мартини и осушил бокал до дна одним глотком. — Это называется «пост-феминизм».
— Ах, так это теперь называется? — скептически проговорила Эмма.
Декстер кивнул в сторону удаляющегося зада девушки с сигаретами:
— Ты тоже могла бы так выглядеть, если бы захотела.
— Никто не умеет быть столь очаровательно бестолковым, как ты, Декс.
— Я о том говорю, что теперь у женщин есть выбор. И это вдохновляет.
— Да ты просто мыслительный гений.
— Если она хочет так одеваться, почему бы и нет?
— Но если она откажется так одеваться, ее уволят!
— Официантов тоже уволят за подобный отказ! Но что, если ей нравится ее наряд? Это же весело. И что, если она чувствует себя сексуальной? Это же и есть феминизм, верно?
— Боюсь, в словаре другое определение…
— Не выставляй меня каким-то шовинистом, я тоже, между прочим, за женское равноправие! — Эмма щелкнула языком и закатила глаза: она уже забыла, как он иногда умеет раздражать, когда пускается в разглагольствования. — Да! Я тоже феминист.
— И буду сражаться насмерть — насмерть! — чтобы каждая женщина имела право сверкать своими сиськами за чаевые. Так, Декстер?
Теперь уже он закатил глаза и снисходительно усмехнулся:
— Сейчас не восемьдесят восьмой год, Эм.
— Что это значит? Ты все время это твердишь, а я не понимаю, что ты пытаешься этим сказать.
— Это значит — хватит сражаться в войне, которая уже проиграна. Феминистское движение должно бороться за равные зарплаты, равные возможности и гражданские права, а не решать, что может или не может надевать женщина по своей воле в субботний вечер!
Эмма возмущенно раскрыла рот:
— Я не об этом…
— И между прочим, я плачу за твой сегодняшний ужин! Так что нечего придираться.
В такие минуты ей приходилось напоминать себе, что она его любит… или любила когда-то. Они опять были в начале долгого и бессмысленного спора, который она наверняка выиграет, только вот вечер будет испорчен. Уткнувшись в свой мартини и прикусив кромку бокала, она медленно досчитала до десяти и сказала:
— Давай сменим тему.
Но он ее не слушал, глядя ей за спину, — их позвал метрдотель.
— Пойдем, я достал нам отдельный кабинет.
Они расположились в обитой пурпурным бархатом кабинке и принялись молча изучать меню. Эмма думала, что кухня будет дорогой и французской, но здесь предлагали рыбные биточки, картофельную запеканку, бургеры — по сути, еду из столовки, только по бешеным ценам. «Посейдон» был одним из тех ресторанов, где в серебряном соуснике приносят кетчуп.
— Это современная британская кухня, — терпеливо объяснял ей Декстер, точно платить кучу денег за сосиски с картофельным пюре было очень по-современному и очень по-британски. — Я буду устрицы, — в конце концов заявил он. — Они органические, без химии.
— Одно другого не исключает, — рассеянно проговорила Эмма.
— Что?
— Когда-нибудь слышал об органической химии? — сказала она. И тут же подумала: «О боже, я превращаюсь в Иэна».
Декстер не понял юмора, нахмурился и продолжил разглядывать меню.
— Нет, они просто слаще, нежнее и у них более жемчужный, тонкий вкус, чем у береговых. Я возьму двенадцать штук.
— Откуда вдруг такие глубокие познания по части устриц?
— Я люблю гастрономию. Всегда любил хорошую кухню и вино.
— Помню то рагу из тунца, которое ты для меня приготовил. До сих пор привкус остался. Металлический…
— Да я не про готовку говорю, а про рестораны. Я теперь в основном в ресторанах ужинаю. Между прочим, меня даже попросили написать обзор для воскресной газеты.
— Ресторанный?
— Нет, по коктейль-барам. Это будет еженедельная колонка «По барам», что-то вроде путеводителя для мужчин в большом городе.
— И ты сам будешь ее вести?
— Конечно, сам! — ответил он, хотя в газете его заверили, что литературный автор для него уже найден.
— А что такого можно написать про коктейли?
— Ты даже не представляешь. Коктейли сейчас — самый писк. Ретрогламур. Между прочим, — он поднес ко рту пустой бокал, — я и сам в последнее время увлекаюсь миксологией.
— Мифологией?
— Нет, миксологией.
— Извини, мне послышалось «мифологией».
— Вот спроси меня, как сделать коктейль, любой коктейль.
Она потерла пальцем подбородок:
— Пиво с водкой!
— Серьезно, Эм. Это настоящая профессия, между прочим.
— Какая профессия?
— Миксолог. Есть даже специальные курсы.
— Может, тебе надо было диплом по миксологии защитить?
— А что, тогда бы мне по крайней мере этот вонючий диплом хоть пригодился.
Эта фраза была произнесена таким враждебным и ядовитым тоном, что Эмма напряглась, да и Декстер, кажется, сам себе удивился и спрятал глаза за винной картой.
— Ты какое будешь, красное или белое? Я, пожалуй, возьму себе еще мартини, начнем с хорошего мускаде к устрицам, а потом перейдем на что-то вроде марго. Как тебе такая идея?
Он сделал заказ, а потом снова ушел в туалет, взяв с собой второй мартини, что вызвало у Эммы удивление и смутную тревогу. Минуты ползли мимо. Она прочитала надпись на винной этикетке, затем перечитала ее снова, затем устремила взгляд в пространство и задумалась. Когда же Декстер успел стать таким… таким… миксоло-гом? И почему в его присутствии она становится такой злой, саркастичной, безрадостной? Ей было все равно, что надето на продавщице сигарет, не так уж это ее и заботило на самом деле — так почему она вдруг начала к нему придираться, его осуждать? Эмма решила с этой минуты расслабиться и наслаждаться вечером. Ведь как-никак это Декстер, ее лучший друг, и она его любит. Ведь любит же?
Тем временем в лучшем туалете Лондона Декстер мыл руки и думал почти о том же. Он любил Эмму Морли, по крайней мере, ему так казалось, но с каждым разом его все больше и больше бесила эта ее правильность, эта ее общественная активность, дух самодеятельного театра, дух 1988 года. Как можно быть такой… такой… серьезной? Это совершенно неуместно, особенно в такой обстановке, где все сделано для того, чтобы мужчина чувствовал себя Джеймсом Бондом. После мрачной идеологической тюрьмы середины 1980-х, после колледжа, где им внушали комплекс вины и необходимость быть озабоченными большой политикой, ему наконец-то можно расслабиться — и в самом деле, что плохого в том, чтобы выпить коктейль, закурить, пофлиртовать с красивой девушкой?
