Тони Блейк - Письма к тайной возлюбленной
— Он это серьезно?
Роб пожал плечами:
— Мне казалось, он говорил серьезно. Вот и еще одна причина для того, чтобы не возвращаться.
— Но у тебя о нем вестей не было?
Он покачал головой:
— Иногда я гадаю, что с ним стало, но на самом деле ничего узнавать не хочется. Это все как будто… было в другой жизни, с кем-то другим. По крайней мере, так я сейчас стараюсь об этом думать.
Она тихо скрипнула зубами:
— А я все время заставляю тебя об этом говорить.
— Это не страшно, моя хорошая, — прошептал он.
— Расскажи мне про тетю Милли, — попросила она.
Роб засмеялся:
— Разве мы не говорили о ней уже несколько тысяч раз?
Но она решительно качнула головой:
— Расскажи мне, как вы познакомились.
Ну, это ему было рассказывать легко.
— Я оказался здесь — просто ехал и искал какое-то место, тихое и уединенное. Я недавно уехал из Батта: я работал там строителем, но, как всегда, все испортил: рассказал о своем прошлом женщине, с которой встречался. А она работала в офисе строительной конторы, и не успел я опомниться, как у меня не оказалось ни работы, ни ее, ни нескольких друзей, которых я начал там находить. Так что я пообещал себе, что больше такой глупости не допущу, посадил Кинга в машину и отправился куда-нибудь, где я мог бы оставаться сам по себе: жить один и как можно больше оставаться один. Я остановился в гостинице «Гризли» (Элеонор была так добра, что позволила привести Кинга), а когда я спросил ее насчет работы, она сказала, что, наверное, Милли взяла бы помощника в прокат. Это было чуть больше года назад: уже приближался рыболовный фестиваль и начало сезона каноэ. Она взяла меня на работу, а еще поручила уборку на дворе и мелкий ремонт в доме. Мы довольно много были вместе. Она меня узнала и, наверное, поняла, что я пережил довольно неприятные события. Никогда не забуду, как она заставила меня рассказать ей про тюрьму.
— И как же?
— Она сказала: «Я открою тебе мою тайну, если ты откроешь мне свою». Я подумал: «Что за тайна может быть у этой милой старушки? Разве это может быть что-то серьезное?» И тут она сказала: «Я умираю, а никто об этом не знает. Кроме тебя. Никому не рассказывай, иначе это все испортит, договорились?» И я понял, что она действительно по-настоящему мне открылась, — и увидел, что могу ей доверять. И я рассказал ей все, как недавно рассказал тебе. — Он тряхнул головой. — Считается, что я не люблю людей и не люблю болтать — и при этом никак не могу остановиться, да?
Лежа рядом с ним, она улыбнулась:
— Ты любишь людей. И ты любишь болтать. Ты просто вроде как… боишься это делать.
Боже! А она оказалась права. И это было совершенно очевидно — только раньше он был так зол, что просто хотел от всех отгородиться.
Тут он вздохнул, потому что начал выдавать ей еще одну тайну. И он знал, что не обязан этого делать, но не мог иначе. Чувствовал, что должен быть с ней честным до конца.
— На самом деле она не продавала мне прокат и свой дом, Линдси. Она оставила их мне по завещанию. Ей хотелось, чтобы они принадлежали мне — чтобы я не беспокоился о деньгах, чтобы строительства и проката лодок хватало бы для приличного заработка. Я возражал, но она настаивала. Ей хотелось облегчить мне жизнь.
Договорив, он чуть задохнулся — почти так же, как в ту ночь, когда рассказал ей про тюремное заключение.
— А почему, — спросила она, — тебе это вроде как неприятно?
Он вздохнул:
— Потому что у меня такое чувство, будто я… отнял что-то у твоей семьи. Что-то, что должно было отойти вам. Не столько прокат или дом сами по себе, но те деньги, которых они стоили.
Однако Линдси покачала головой:
— Роб, это не страшно. Мы… даже не думали про деньги. Они нам не нужны. Мы… живем очень неплохо.
Он это знал и раньше, но…
— В общем, я позволил всем считать, что она их мне продала, потому что так захотела. Поэтому я скрывал еще и эту тайну, и мне нужно было тебе рассказать. Линдси, она доверила мне все, что у нее было, и… вот почему я никогда не смогу это отдать. Даже тебе. Надеюсь, ты понимаешь?
Глядя ему в глаза, она снова кивнула.
— Роб, я уже довольно давно поняла, что не могу забрать у тебя прокат. Я понимаю, что он для тебя значит. Так что не тревожься: я даже не стану пытаться. Я не стала бы устраивать тебе такое.
С тех пор как Роб рассказал Линдси о своем прошлом, он чувствовал, что его переполняют эмоции. И когда он понял, что она все понимает — не только то, что он перенес, но и то, что означает для него невероятный подарок Милли, — в его душе словно плотина прорвалась.
— Мне надо тебя поцеловать! — сказал он, и в его словах зазвучала лихорадочная поспешность.
Судя по ее взгляду, она испытывала не менее сильное желание — и моментально рванулась ему навстречу. Их губы встретились в жадном поцелуе, который быстро стал нежнее, слаще, теплом расходясь по его телу и моментально заставив его плоть налиться желанием.
Отодвинув корзинку, Роб уложил Линдси на спину, любуясь тем, как пробивающиеся сквозь листву солнечные блики расцвечивают ее тело. Он наклонился и начал целовать ее шею, ключицы. Он разрешил своим пальцам подняться к ее груди и задержаться там. Подушечки его пальцев ощутили под тканью сарафана тугие бутоны сосков.
Линдси просунула ладони под его футболку. Черт, как же ему нравилось, что ей всегда хотелось его раздеть — не меньше, чем ему хотелось раздеть ее. Он послушно стянул футболку через голову и бросил на ближайшую мшистую кочку.
— Знаешь, — сказала она, задыхаясь так, что грудь ее бурно вздымалась. — Есть еще одно, о чем ты мне не рассказал.
Вот черт! Без этого обойтись не удалось.
— Про Джину. Кто она?
Иногда ему приходилось проклинать себя за эту чертову наколку. Он налег на нее так, чтобы его член оказался у основания ее ног.
— Никто, кто тебя мог бы заинтересовать.
— Ее в твоей жизни нет?
— Совершенно.
— Она причинила тебе боль?
Дьявольщина!
— Не специально. Она не виновата.
— А что случилось?
Черт! Если он собирается когда-нибудь рассказать ей про Джину, то явно не сейчас. Господи, сейчас он может думать только о том, как забраться ей под юбку!
— Ничего. Это просто глупая наколка.
— Тогда зачем ты ее сделал?
— Это принято в тюрьме. Просто чтобы время провести.
Он увидел, как глубоко она вздохнула, ведя пальцами по имени, наколотому у него на груди.
— Так это тюремная наколка?
— Да, Эбби, это тюремная наколка. Теперь ты довольна?
Ее голос смягчился.
— Получается, она много для тебя значила.
Иисусе!
