Анна Богданова - Юность под залог
– Стоять! – властно воскликнула Ульяна Андреевна.
– Должно же быть тут у них где-то отхожее место! – возмущался Метелкин-старший. – Что? Теперь уж рабочему человеку и сортир запрещено посещать?
– Ты, Леха, того-этого, подождал бы чуток! – посоветовал Парамон Андреевич.
– Знаем мы тут все, зачем тебе туалет нужен! – разоблачительно проговорила Ульяна и бесцеремонно залезла к мужу во внутренний карман пиджака. – Во! Во! – с нескрываемым удовольствием от верности своей догадки воскликнула она, показывая Авроре и Юрику бледно-оранжевую спринцовку среднего размера.
Екатерина Матвеевна, младшая сестра Зинаиды, которая по сей день работала ночным сторожем на овощной базе, стояла в одиночестве, роясь в засаленной хозяйственной сумке.
В группе с женихом в черном костюме и невестой в воздушном, кукольном платье цвета унитаза в новой, заработанной Галиной Тимофеевной квартире стояли двое мужчин – один низенький, другой высокий, метра под два, – судя по всему, друзья Николая.
– Ой! И кто это там идет? – вдруг прокричала Зинаида Матвеевна. – Никак Миленок! Смотрите, смотрите! Все смотрите! Она не одна! С каким-то парнем! Видите, видите! – Любопытство переполняло ее. Гавриловой сию секунду нужно было знать, кто сопровождает ее племянницу – художницу-плакатистку, круглую сиротку. – Милочка! Здравствуй! – подлетев к ней, заголосила Зинаида. – А это кто? Познакомь свою тетю с молодым человеком! – потребовала она.
– Это Костик, тетя Зин. Константин Зорин. Недавно приехал в Москву.
– Н-да? – недоверчиво переспросила та.
– Да, тетя Зин, меня Константином звать! Мы вот с Милочкой пожениться хотим!
– Ой! Замолчи, балалайка! – смутилась художница.
– А сколько ж тебе лет, Костя? – поинтересовалась Гаврилова – Милочкин кавалер показался ей что-то уж больно молодым.
– Да какая разница, тетя Зин?! Любви-то, ей все возрасты покорны! – тараторил Зорин. Вообще говорил он заливисто, быстро, будто боясь упустить в своей речи нечто очень важное. Костик был действительно моложе Милочки: если той стукнуло недавно тридцать три года, то ему всего двадцать три.
– Ты чо, правда за него замуж собралась? – отведя племянницу в сторону, спросила Зинаида Матвеевна.
– Ой! Ну что вы! Тетя Зин! – краснея как помидор, отмахнулась Милочка. Из щекотливой ситуации плакатистке помог выбраться возглас жениха:
– Всех просят пройти в здание для церемонии! Прошу, прошу!
– Басенка! Ты сегодня такая красивая в этом платье! – нашептывал Авроре на ушко Метелкин, но тут же подозрительно спросил: – А откуда у тебя это платье?
– Златка дала на свадьбу! Идем! – ответила она, и гости проплыли в зал бракосочетаний.
Немолодая женщина с прокуренным голосом и пропитым лицом, в ярко-малиновом платье с огромным до неприличия бантом на шее задавала обычные вопросы брачующимся, потом молодые никак не могли надеть друг другу кольца, перешептываясь.
– Ты что, отекла, что ли? – спрашивал в панике Николай.
– Сам ты опух! Говорила, надо побольше размер брать! – шипела невеста, улыбаясь.
– Что было, то и взяли!
Когда с кольцами было покончено, грянул марш Мендельсона, и вся женская часть в зале заревела белугой – кто-то из них вспомнил свою собственную свадьбу, кто-то убивался, что еще никогда не стоял там, в центре, на коврике в пышном подвенечном платье с прозрачной фатой на голове...
– Зинульчик! Зинульчик! А помнишь, помнишь, как мы с тобой расписывались? – Гаврилов не поленился пробраться сквозь толпу, чтобы растрогать бывшую супругу. – Ты беременная Авроркой стоишь! Тебе уж рожать, а ты...
– Иди ты, Гаврилов! К своей припадочной! – заливаясь слезами, промычала Зинаида Матвеевна.
После того как Любашу и Николая объявили мужем и женой, все выпили шампанского в фойе и отправились в новую квартиру молодоженов.
Там через все три комнаты тянулись разномастные, обдрызганные, неизвестно откуда взятые столы, покрытые разноперыми даже не скатертями, а просто хлопчатобумажными тряпками.
Пока вошедшие нахваливали новое жилище, Аврора сразу обратила внимание на поразительное несоответствие: спиртных напитков на столах было много (поскольку Ивану Матвеевичу продали три ящика водки в заводском буфете по оптовой цене), а вот закуски – крайне мало. Все какие-то блюдечки да креманки с салатиками, рассчитанные больше на детский праздник, нежели на свадьбу с таким количеством народа.
Наконец задвигали стульями. Уселись. Произнесли первый тост чуть ли не хором:
– За счастье молодых!
– За здоровье! – выкрикнула Зинаида, и все жахнули по второй.
– И шоб муж не изменял, как мне Дергач! – провозгласила Екатерина Матвеевна, потребовав для себя красного крепленого вина.
– Костя! Константин! Прекрати пить! – занудела Милочка.
– А чо? Если мозгов нет – тут хоть пей, хоть не пей, не прибавится! – скороговоркой вылепил Костик и опрокинул налитую стопку.
– Аврора! Аврора! – властно прохрипела Гаврилова.
– Что?
– Верхнюю пуговицу застегни! Вот что!
– Тут нет никаких пуговиц! Это платье, а не батник!
– Ну рюшечками прикройся! – не унималась Зинаида Матвеевна.
– А я хочу выпить, товарищи!.. – торжественно произнес Владимир Иванович, встав со стула.
– Кто бы сомневался! – буркнула Зинаида.
– Чтобы у молодых было много-много детей!
– Точно!
– Правда!
– Человек пять!
– Дети-то! Это ж цветы жизни! – кричали гости наперебой.
– Что-то все горькое какое-то! И салат! Что это за салат? В рот взять невозможно! Полынь! – с недовольной миной проговорил Василий Матвеевич.
– Как?! Это очень хороший салатик! Ничего не может там быть горького – все свеженькое! – испугалась Галина Тимофеевна.
– О курва! Салатики у нее хорошие! Гальк! Ты слышала? А? Уж я-то знаю эту химичку – мышьяка подсыплет и глазом не моргнет! Разлучница! – с горечью проговорил Гаврилов и успокоился только тогда, когда гости грянули:
– Горько! Горь-ко! Го-орь-ко!
Молодых поднимали раз двадцать, никак не меньше. Любаша сначала краснела от смущения, потом начала задыхаться от частых долгих поцелуев на счет.
Присутствующие быстро хмелели по причине изобилия водки и практического отсутствия какой бы то ни было закуски.
Очень скоро счастливый отец невесты захлюпал носом – скупая мужская слеза покатилась по его правой щеке, потом по левой, и Иван Матвеевич зарыдал.
– Тихо, Ванечка, тихо. Не порть людям праздник, – успокаивала мужа Галина Тимофеевна.
– Нет, я все-таки одного вот до сих пор понять не могу! Столько лет прошло! А я все никак не разберусь! – закаркал Иван.
– Ну началось! – обреченно пробормотал Василий Матвеевич. – Я вот это, Зин, ненавижу! Одно и то же! Одно и то же! Сначала поплачет, потом посмеется, и эта песня его в конце! Терпеть не могу!
