Иосиф Гольман - Не бойся, я рядом
– А я сделаю, – пообещал Бубнов. – А то и в самом деле нехорошо. Не будут верить моей рекламе.
Парамонов, сопровождаемый Митяевым, вышел на улицу.
Там неожиданно вышло солнце, и запахло, как это иногда зимой бывает – почему-то арбузом.
Ольга уже возвращалась с прогулки.
– А я зайца видела! – похвасталась она.
– Здесь и зайцы, и лисы, и белки. И даже косулю раз видели, – охотно поддержал приятную тему Митяев, похоже, отвечавший не только за внутренние и внешние территории клиники, но даже за окружающий лес и его обитателей.
Они сели в Ольгин «жигуль», попрощались с бывшим моряком и, проехав под поднявшимся шлагбаумом, покинули преображенную старую усадьбу.
– Отдал Марку Вениаминовичу стих? – спросила Ольга.
– Отдал, – ответил Олег. А сам удивился: надо же, не забыла!
– А мне так и не прочтешь?
– Нет, извини.
– Олежек, а таблетки снова не надо начать принимать? – осторожно спросила Будина.
– А что, мои болячки так всем заметны?
– Нет, – спокойно ответила она. – Не всем. Только мне. Ну, и Марку Вениаминовичу, наверное, – Ольга улыбнулась.
– А если без таблеток – ты меня не вытерпишь? – спросил он.
– Вытерплю, – она по-прежнему улыбалась. – За меня не волнуйся. Главное, чтоб ты вытерпел.
Некоторое время ехали молча.
– Если надумаешь – скажи. Я тогда тебе буду напоминать, – наконец нарушила молчание Ольга.
Парамонов понял сразу.
– Если надумаю – скажу, – пообещал он.
Впереди было два часа пути, и уж точно было о чем подумать.
Стихотворение, написанное Олегом Парамоновым и переданное Марку Вениаминовичу Лазману
Операция на мозге
Неделю назад я был в страшной тоске.
Теперь мне спокойно, как в гипсе – руке.
Врачи осторожно пробрались в мой мозг, —
И так же, как Бог первозданный мял воск, —
Исправили мой безнадежный недуг.
И стало мне легче – не сразу, не вдруг.
И стал я спокоен, как в гипсе – рука.
И вдаль отступила худая тоска.
И яркой лазурью залит небосвод.
И в воздухе свежем отрада живет.
Лицо обвевает прохлады струя.
Я – рад. Я – беспечен. Животное – я!
26
– Ну, ты готов? – спросила Будина Олега.
Она уже полностью собралась, став из-за зимней одежды совсем уж неприлично похожей на плюшевого медвежонка. Или даже на Нюшу из новомодных «Смешариков».
А что, осталось всего полтора месяца доходить. И здравствуй, маленький Парамонов!
Олег уже тоже был одет.
Хотя слово «зимняя» про его одежду можно было использовать лишь условно: как влезет во что-нибудь, так и ходит, не желая приобретать ничего нового. Вот и в этой куртке он отходил всю осень, а также прошлую зиму и весну.
И ведь нежадный! Просто неодолимо лень заниматься тем, что неинтересно: хождением по магазинам, примерками, стоянием в кассу.
Хотя, честно говоря, в последние недели Ольгу в поведении ее любимого более волнует другое.
Он так и не начал пить свои таблетки, намереваясь перебороть начинавшийся приступ самостоятельно. И все попытки Будиной переубедить упрямца пока были тщетны.
А депрессия началась точно.
Чего уж там стало дефицитным – серотонин ли, адреналин, другие трансмиттеры – Ольга так в этом и не разобралась, хотя честно купила и прочитала самый новый учебник по психиатрии. За серьезные деньги купила, между прочим, без малого тысячу рублей.
Но ей и без учебника было понятно, что Олегу становится хуже.
Другие, может, и не замечали.
Однако перед ней Парамонов был как на ладони.
Вот он в который раз разглядывает обычную родинку на лбу. Поймав ее взгляд, делает вид, что старательно причесывается.
Это он-то, который в жизни расчески в кармане не имел!
Или прямо во время разговора вдруг на секунду умолкает. Прислушивается к каким-то проявившимся в организме ощущениям.
И уж точно неправильно их интерпретирует.
С Ольгой ему, конечно, стало полегче.
Он уже почти научился задавать ей различные способствующие успокоению вопросы.
То наводящие, косвенные: не худеет ли он, не бледный ли. Нет ли температуры.
А то – прямо в лоб: «Как ты думаешь, у меня рака нет?»
После четкого и уверенного ответа ему на некоторое – не слишком продолжительное – время становится спокойнее.
Тревога проявляется не только канцерофобией: он использует для того, чтобы поволноваться, все сколько-нибудь подходящие для этого поводы.
Скажем, ожидалась комиссия из издательства.
Проверять работу журнала.
Еще до того, как начальство пришло, результат был известен: издание выдавало один номер лучше другого. А по итогам деятельности с рахманинским папашей у них еще и тираж вырос, в то время как остальные журналы издательства, как правило, теряли подписчиков.
Короче, нечего волноваться. Но ведь волновался так, что давление падало! То есть эфемерные мысли приводили ко вполне материальным расстройствам.
Парамонов как-то рассказал Будиной про лихую тройку его воображения, которая берет вскачь, невзирая на указания кучера.
Очень точное сравнение.
Любой внешний повод, даже самый мелкий – и мозг Олега, а точнее, его болезнь, делает переживания глубокими и истинными.
Они вышли из квартиры – Будина к нему все-таки переехала – и спустились на лифте вниз, в подземный паркинг: там теперь стоял ее «жигуленок», по-видимому, единственный автомобиль такого класса на все сто двадцать мест парковки.
Хотели сначала пойти пешком, но из-за многочисленных наледей, – теперь зимы теплые, не то что раньше, – передумали: до парка доедут на машине, а дальше уже – своим ходом.
На машине, кстати, ей недолго осталось ездить.
Как ни сопротивлялся Парамонов, а пришлось ему сдавать на права.
Но и сейчас при первой же возможности от руля увиливает.
Ольга и это считает проявлением болезни.
Когда возвращались из новой клиники Лазмана, уже недалеко от Москвы, – вдруг раздался несильный удар по кузову их машины.
Может, камешек.
Может, кусок льда с других авто.
В общем, ничего тревожного в этом Будина не увидела.
В отличие от Парамонова.
Он весь извертелся на сиденье и даже попросил Ольгу вернуться к тому месту. Якобы видел в сгущавшихся сумерках пешеходов, и они могли задеть одного из них.
