Федерико Моччиа - Три метра над небом. Я хочу тебя
В этот момент мимо проходит пожилая дама. Она закончила свои молитвы. Она смотрит на меня с любопытством. И как-то странно улыбается. Трудно понять: это улыбка солидарности или простого любопытства. Как бы там ни было, она, улыбаясь, уходит прочь.
— Ну вот, Полло, я тоже пойду. Надеюсь, скоро я тебе расскажу что-нибудь еще о Джин, что-нибудь хорошее.
Я склоняюсь над могилой Полло в последний раз. Поправляю самый большой подсолнух. Хочется, чтобы ему не было тесно — пусть чувствует себя хорошо в компании моего любимого друга. Мне приходят на ум слова Уинчелла: «Друг — это тот, кто остается, когда все вышли». А ты, Полло, ты у меня в сердце.
32
— Так ты все-таки куда-то ходил?
Я улыбаюсь.
— Ну да, я был со своей старой подругой.
— И окунулся в прошлое…
Я смотрю на него. У Марк-Антонио лицо Джека Николсона, он пытается ненавязчиво вызнать мои секреты. Но он не знает всего. Не знает, кто такая Паллина. Ничего не знает обо мне и Полло. Интересно, понравился бы тот ему?
— Ну, а я был с Фьори.
— И как?
— Ой, не понимаю я женщин. После первого поцелуя — второй, потом я ее прижал, начал трогать, как положено, ну а потом, извини меня, надо просто лечь в постель… А она — нет, слишком рано, слишком рано. А что рано-то?
* * *Несколькими минутами позже. Тот же город, та же история. Или, лучше сказать, та же история на женский манер.
— Ну, что ты там затеяла?
Она не отвечает. Я беру Эле за шею, стоя у нее за спиной и прижимаю ей к горлу заколку.
— Если не скажешь — зарежу.
Эле чуть не закашливается.
— Ну ладно, ладно, ты что, кретинка? Чуть не задушила. И потом, ты что, хочешь слушать о разных prudité?
— О чем слушать?
— Ну, ты просто out, непонятно, что ли — о всяком таком… — глядя на меня, Эле пожимает плечами.
— Слушай, Эле, прежде всего, не prudité, а недотроги, и хватит уже на каждом шагу сочинять иностранные слова, ты и одной фразы по-итальянски уже не можешь произнести!
— Yes, I do.
Поднимаю глаза к небу. Она неисправима.
— Ну ладно, ты будешь рассказывать или нет?
— Так вот, знаешь, что он сделал? Пригласил меня к себе домой на ужин.
— Да кто пригласил-то?
— Марк-Антонио, график.
— Друг Стэпа!
— Марк-Антонио это просто Марк-Антонио. Ты не представляешь, какой он милый, какой обходительный, он мне приготовил великолепный ужин.
* * *Марк-Антонио улыбается. Сам себе на уме. Или, лучше сказать, на уме у него куча приемов, как подъехать к девушке.
— Так вот, для начала я спустился в японский ресторанчик на виа Кавур, и купил там всякой всячины. Тэмпуру, суши, сашими, маракуйю. Ну, в общем, всякие афродизиаки. Принес все это наверх, разогрел тэмпуру, и — все пошло как по маслу! Накрыл стол, положил палочки и вилку на тот случай, если она не привыкла есть по-восточному…
— И купил цветы у того марокканца возле светофора?
— Ну да, конечно: минимум затрат на одноразовый букетик на столе!
* * *Эле, похоже, в восторге от проведенного вечера.
— Ну вот, — продолжает она. — Он так классно накрыл на стол, все было сделано вкусно.
— Со вкусом. Внимание! Главный вопрос: цветы там были?
— Конечно! Маленькие розочки, такие красивые — он еще так обыгрывал мое имя[35].
Мы громко смеемся, потом я снова становлюсь серьезной.
— Эле, а теперь скажи мне правду.
Эле возводит глаза к небу.
— Ну, так я и знала. Мы в игрушечки поиграли и все, до свидания, — я снова тянусь к ее горлу. — Сейчас я тебя точно зарежу.
— Не надо, уже рассказываю.
Я убираю руки. Эле смотрит на меня насмешливо.
— Эй, а потом ты меня не зарежешь, когда я все расскажу?
Я заинтригована.
— Что ты наделала?
— О’кей… Я ему минет сделала!
— Нет, Эле, не может быть! При первой же встрече? Никогда о таком не слышала.
— Да что ты говоришь?! Наивная, а Паолетти помнишь? Ты всегда думала, что она невинна как ангел! А ее видели в «Piper» в туалете, она стояла там на коленях, в оральном поклонении перед Максом, парнем, с которым она познакомилась на танцплощадке. А времени-то для знакомства было ровно пол-диска Уилла Янга… того, где он поет «Doors», «Light my fire». После этого ее и впрямь охватил огонь. Она пела в «микрофон» Макса, а потом ее застукали. А Паола Маццокки? Ты знаешь, что ее засекли в школьном туалете с учителем физкультуры Мариотти? Знаешь или нет? Любительница сицилийских канноли[36]! Хочу тебе напомнить, что это прозвище всей школе было известно. И знаешь, почему ее так прозвали? Потому что у Мариотти крашеные светлые волосы, но сам он из Катании[37].
— Это все сплетни. Мариотти остался учителем. Как думаешь, если его застукали с ученицей, неужели его бы не уволили?
— Ну, не знаю. Знаю только, что у Маццокки все равно по физкультуре четверка…
— Ну вот видишь?
— Вижу, вижу… Это значит, что она даже минет толком делать не умеет.
— Эле. Да ты с ума сошла! Ты просто хвастаешься своим поступком! Нет, я точно тебя зарежу.
* * *Марк-Антонио с наслаждением продолжает свой рассказ.
— Я ей сделал body art.
— Как это?
— Ты приехал из Нью-Йорка и не знаешь? Ну, мне-то не стыдно не знать: я проводил каникулы в Кастильончелло… Но ты! Ты же был в The Big Apple[38] и не знаешь, о чем речь?
Я смотрю на него с усмешкой.
— Я знаю, что это. Но что это значит — другой вопрос.
— Ну ладно, ты мне нравишься и таким. Я разрисовал ей тело. Раздел ее полностью, а потом начал разрисовывать. У меня были кисточки и темпера, и я принялся водить по ее телу кисточками вверх-вниз, то и дело обмакивая их в теплую воду в чашке. Я едва касался ее, и ей было приятно — я видел это. Даже щеки у нее приобрели цвет, но не от моей кисточки. Я нарисовал ей трусики, которые только что снял с нее, потом потихоньку набросал тени ей на соски, которые от прикосновения теплых кисточек так набухли, что готовы были лопнуть.
— А потом?
— Потом ее охватило такое желание, что и она захотела придать цвет моей кисти.
— То есть?
— Она сделала мне минет.
— Фьюю… хотел бы я…
— Ты имеешь в виду, что хотел бы проделать то же самое со своей подругой?
— У меня просто вырвалось… а потом?
— Потом ничего. Мы поболтали о том, о сем, доклевали японские штучки и я проводил ее домой.
— Да ты что, после минета ты ее не трахнул?
— Нет, она не захотела.
— То есть: минет был, а секса не было — и какой смысл?
— У нее своя философия. Так она мне сказала.
