Сюзанна Форстер - Бесстыжая
– Я спустилась из-за любопытства, – призналась она. – И голода.
– Удовлетворила ли ты и то и другое?
– Голод – да. Теперь я пестую свое любопытство.
Люк откинулся назад и вытянул руку вдоль спинки софы, явно очарованный ее прямотой. На его губах появилась едва заметная улыбка. Джесси редко приходилось видеть, чтобы он улыбался так беззлобно. Смотреть на него было приятно. Черные волосы отражали пламя камина, в каждом из зрачков горел маленький золотой огонек.
– Продолжай, – сказал он. – Спроси меня о чем-нибудь. Я готов тебе ответить.
Люк сидел положив ногу на ногу, подбородок опущен в высокий воротник свитера. Интересно, у него такая же мягкая и нежная кожа, как на оленьих мокасинах, или она стала грубой и жесткой, как терка, ведь он уже пять часов не брился?
Внутри у нее словно что-то щелкнуло, и ей безумно захотелось задать ему этот вопрос, Вместо этого она рассмеялась над своей импульсивностью и сделала последний глоток шампанского. Было ясно, что больше ей пить нельзя. Теперь осталось только спросить Люка о том, почему он влюбился в Шелби, а не в нее.
Джесси стиснула в руках изящную хрустальную ножку бокала, и легкая боль несколько прояснила ее чувства. Эта боль была призраком, отзвуком той катастрофы, которую ей пришлось пережить много лет назад. Когда Люк был ее врагом. Она отрицала и подавляла свою печаль, она делала вид, что ничего не чувствует. Но теперь поток невыразимой нежности, приглушенный временем и волшебством вечера при свечах, захватил ее. Это было сладостное чувство – и острая тоска по всему, к чему она так стремилась и что потеряла. Люк когда-то был для нее путем к сияющему счастью, которое должно было сменить ее одинокое и убогое существование. Как это свойственно юным девушкам, она связывала с ним все свои надежды и мечты.
Джесси закрыла глаза, чувствуя внезапное головокружение. Это шампанское, повторяла она себе. Оно исказило ее чувства, заставляя их казаться более глубокими, чем они были на самом деле. Она просто пьяна, вот и все.
Но, как бы она ни старалась, остановить этот поток печальных воспоминаний или разжать настойчивую хватку тоски было невозможно. Неловкость жестов, когда она поставила бокал из-под шампанского на стол и спрятала руку в складках шелковой пижамы, выдавала ее. Само ее дыхание, сам ее взгляд, когда она подняла глаза на Люка, свидетельствовали о смятении…
Видит ли он в ее глазах тень воспоминаний? Думает ли он о том же? Звучал один из ноктюрнов Шопена. Несмотря на бешеное сердцебиение Джесси, мелодия словно плела волшебную паутину, меланхоличную и сладостную, постепенно приближаясь к ненавязчивому крещендо и разражаясь водопадом потрясающих по красоте гармоний. Джесси редко испытывала такую мучительную и одновременно сладкую боль. Каждый аккорд, каждая нота ножом вонзались в ее сердце.
Люк подался вперед и посмотрел на нее так, как будто хотел что-то сказать, но не мог подобрать слова. Казалось, он вот-вот поднимется и подойдет к ней. У Джесси было ужасное ощущение, что он все видит, читает каждую обнаженную, глупую мысль, которая зарождается в ее голове. Она наклонилась, чтобы прервать образовавшуюся между ними связь.
– Джесси?
– Слишком много шампанского, – сказала она, закрывая глаза, чтобы погрузиться в водоворот тьмы. – Я чувствую себя пьяной.
– Я открою дверь на террасу. От свежего воздуха тебе станет лучше.
Джесси словно окунулась в холодный ветер и подняла лицо ему навстречу. Шея была горячей, кожа излучала тепло. Когда она открыла глаза, Люк стоял над ней, нагнувшись, с обеспокоенным видом.
– Давай выйдем на воздух, – сказал он. – Тогда голова прояснится.
Он взял ее руку, безвольно лежавшую на колене, и начал нежно массировать ее, чтобы согреть. Джесси была удивлена этим завораживающим движением. Съеденный обед комом стоял в горле. Ей совсем не хотелось идти с ним на террасу, но взгляд темных глаз Люка был полон нежности и чувствительности, который напомнил ей о другом времени и другом человеке.
– Пойдем, – повторил он, помогая ей встать на ноги.
– Я пьяна, – призналась она смущенно, прислоняясь к его плечу.
– Ничего страшного, – успокоил ее Люк. – Это происходит с большинством из нас.
Поддерживая Джесси под руку, он вывел ее из-за стола, и они направились к террасе.
– Это заметно? – спросила Джесси, поднимая на него глаза.
– Что именно?
– Что я пьяная? Это… очевидно? Не успел Люк ответить, как Джесси споткнулась о персидский ковер, лежавший у двери на террасу. Угол ковра завернулся, и Джесси, издав какой-то неопределенный звук, ухватилась за Люка и обнаружила, что ее обтянутый черным шелком каблук безнадежно запутался в бахроме.
Они оба потеряли равновесие, но Люку каким-то образом удалось устоять на ногах. Он подхватил падающую Джесси и прислонился к косяку. Затем он просунул руку ей под коленки и легко поднял ее в воздух. Его движения были удивительно изящны, несмотря на покалеченную ногу. По пути в сад с ноги Джесси слетела одна из босоножек.
В его объятиях она чувствовала себя легкой, как пух одуванчика, и это ее очень забавляло. – Ковер напал на меня, – сообщила она Люку. – Ты ведь видел, правда? Ты был свидетелем.
– Может быть, вызовем ковровую полицию?
Со странной, вопрошающей улыбкой Люк убрал рыжую прядь с ее глаз и поставил на ноги.
– На самом деле, я вовсе не пьяная, – объяснила Джесси, снимая вторую босоножку, чтобы удержать равновесие. – То есть я не падаю с ног, и вообще…
– Конечно, нет, – согласился он. – Каждый может запутаться в бахроме ковра. Я делаю это постоянно.
– Правда? – Она взглянула. – Ты тоже? Люк провел рукой по кудрявым локонам у нее на лбу и торжественно кивнул.
– Я тоже. Никогда не мог ходить прямо, – сокрушенно признался он.
Он, наверное, имеет в виду ногу, которая была сломана, когда он был ребенком. Джесси была ужасно растрогана. Ей хотелось пожалеть его, но его улыбка была полна самоосуждающей иронии.
– Давай организуем группу поддержки самим себе, – предложил он. – Что ты на это скажешь?
– Для имеющих проблемы с равновесием?
– А почему бы и нет? Мы наберем человек восемьсот. Чеви Чейз будет спикером. Джерри Льюис может вести телемарафоны. Джеральд Форд может…
Джесси начала смеяться, очарованная его готовностью с иронией относиться к собственному увечью. Но потом она так же внезапно остановилась.
– Почему ты это делаешь?
– Что делаю?
– Почему ты так хорошо со мной обращаешься?
– С тобой легко так обращаться, когда ты такая.
– Какая? Пьяная?
– Нет, хорошая.
– О… значит, ты хороший потому, что я хорошая? А не потому, что тебе что-то от меня надо?
