Лора Бекитт - Пленница судьбы
— Почему ты спрашиваешь? — Она посмотрела ему в глаза.
— Чтобы понять, как нам действовать дальше. Ведь я плохо знаю твоего сына.
— Ты и меня не знаешь, — сказала Шанталь.
— Тебя — достаточно хорошо.
— Нынешнюю. Но не ту, которой я была раньше.
— Есть разница?
— Для тебя — да.
— Почему именно для меня?
— Потому что ты граф де Монтуа.
— Опять ты за свое!
— Да.
Шанталь встала. Это был тот самый момент, которого она боялась. Но теперь она не испытывала страха. Ей казалось, будто она долго стучала в какую-то дверь, а когда обессилела и устала, та вдруг отворилась сама собой.
— Я никогда не выходила замуж. Я была проституткой и больше десяти лет прожила в публичном доме. Отец Кристиана неизвестен даже мне. Я попросту забеременела от одного из клиентов.
Александр смотрел на нее во все глаза.
— Ты смотришь так, — сказала Шанталь, — словно впервые услышал о том, что на свете есть продажные женщины.
— Я знал, что они существуют. Но не предполагал, что собираюсь жениться на одной из них.
Ее взгляд был открытым и трезвым.
— Теперь ты меня презираешь?
— Я никого не презираю — ни проституток, ни преступников, ни нищих. Но я никогда не впускаю их в свою личную жизнь.
Шанталь почувствовала, что единственное спасение — в искренности и промолвила:
— Помнишь, ты сказал, что изменился после нашей встречи? Такое произошло и со мной. Я впервые полюбила и мечтала о том, чтобы ты был беден и незнатен, как и я, потому что мне была нужна только твоя любовь. Понятно, теперь о женитьбе речь не вдет, но ведь мы можем встречаться? Приходи ко мне хотя бы иногда, и я буду счастлива. Видишь ли, Александр, мне уже не хочется думать, достойна ли я любви, счастья, я просто желаю быть счастливой и любимой, вот и все. Разве любовь не уравнивает нас?
Он посмотрел на нее внимательнее и увидел ту женщину, что ездила с ним в замок, вспомнил ее тогдашний взгляд, ее улыбку и жесты. Он любил все в ней и все, что исходит от нее. Случайно встреченная на перекрестке жизненных путей, она стала близкой, любимой. И все же то, что было у него в крови, что составляло сущность его натуры, давало о себе знать. Он был из тех, кто лучше умрет с голоду, но не поднимет хлеб, валявшийся в пыли под ногами, из тех, для кого гордость и достоинство значат больше, чем человечность, а общепринятые условности — важнее чувств. Революции и войны уравнивают людей, но позднее все возвращается на круги своя.
И все-таки он не мог забыть о своих чувствах к этой женщине, а потому смягчился:
— Я должен подумать. Сейчас мне лучше уехать. Не волнуйся за сына, все будет в порядке.
Александр говорил холодно, деловито, и Шанталь чувствовала, как рвутся связывающие их внутренние нити. Чувствовала сердцем, душой. Она предприняла последнюю попытку:
— Пожалуйста, не уходи. Давай все обсудим, давай поговорим. Я расскажу тебе, как это началось и как закончилось и почему…
— Прошу тебя, — поморщившись, прервал он, — избавь меня от подробностей.
Шанталь выглядела беспомощной, растерянной. Александр подумал о том, что ни сейчас, ни прежде она не прибегала к особым ухищрениям и словам, каких можно ждать от женщин подобного сорта. Несмотря ни на что, он слишком хорошо понимал, что эта потеря будет невосполнимой ни для него, ни для нее.
— Я должен подумать, — повторил он и добавил: Прости.
— Я прощаю, — сказала она, понимая, что он не вернется. — Человек не может обижаться на то, что становится лишним. Богатые и высокородные неумолимы и жестоки. Таков закон их существования. И мы жестоки тоже, потому что иначе просто не сможем выжить. Потому нам нужно отгородиться друг от друга.
У него перехватило дыхание:
— Люси!
И тогда она сказала:
— Люси я была только для тебя. На самом деле меня зовут Шанталь.
Глава 8
Мари не знала, спит ли когда-нибудь Кристиан; во всяком случае, когда бы она ни открыла глаза, он всегда находился рядом, возле ее постели. Поначалу она не могла разговаривать, да и он мало что говорил, только держал ее руку в своей, и эта простая ласка утешала Мари больше, чем любые слова, вселяла бодрость и надежду. Он кормил ее и расчесывал волосы так осторожно и нежно, словно то были ниточки жизни, которые он боялся порвать.
Мари почти забыла о том, как часто в минувшую зиму испытывала жесточайший упадок духа и страх смерти, как, случалось, чувствовала на своих губах ледяное дыхание, как силы ее разума и души поглощали страдания.
Теперь она была ограждена от отчаяния, она читала это во взоре Кристиана. Любые взгляды, прикосновения, слова отзывались в ее душе бурной волной, хотя Мари была еще так слаба, что не могла вставать с постели.
Она чувствовала, что между ними не будет ни недомолвок, ни открытых объяснений, она знала, что не должна ни в чем оправдываться и что Кристиан тоже не станет этого делать. Они наконец обрели друг друга — это было главным. Они не хотели думать ни о потерях, ни о цене за то, что получили.
Прежде, на острове, еще в начале знакомства, они много говорили — это было необходимо, чтобы лучше чувствовать и понимать друг друга. Но теперь все было ясно без слов.
И все же однажды Мари сказала:
— Ты не удивился, когда увидел меня, когда догадался, что это я? Быть может, ты представлял меня другой?
Кристиан задумался.
— Не знаю, — наконец вымолвил он, — но только теперь я не способен вообразить, что ты могла быть иной.
В другой раз она заговорила о своей дочери и рассказала, как ездила на остров.
— Возможно, — сказал Кристиан, — ты скоро увидишься с нею.
Мари встрепенулась:
— Мы возьмем ее к себе?
— Да, конечно. Если ты захочешь.
Тогда она не задумалась над последней фразой — так была рада его словам. И уснула, убаюканная сладостными надеждами, а когда открыла глаза, то впервые не увидела Кристиана возле своей постели. Мари позвала его, но он не пришел. Вместо него появился Пьер Шатле. Конечно, он заходил и раньше, но они не разговаривали ни о чем, кроме ее самочувствия. Однако на этот раз он спросил:
— Вы меня помните?
— Да, я вас знаю.
— После того, как размотался клубок этой истории, я тоже вас вспомнил.
— Где Кристиан? — с тихим волнением спросила Мари.
— Поехал по делам. Он вернется.
— Я не послушалась вашего совета, — помолчав, сказала Мари, — и теперь все думаю о цене за то, что мы обрели. Правильно ли я поступила?
— Никто не даст ответа на ваш вопрос. Но раз случилось именно так, значит, не могло быть иначе.
