Вера Ветковская - Птицы небесные
Анна Алексеевна, слышавшая ее разговор, спросила:
— Кто звонил? Что случилось?
— Не знаю, — растерянно ответила Наташа, — свекровь просит сейчас же приехать.
— Ну и поезжай с богом.
Наташа примчалась на такси, открыла дверь своим ключом, прошла в комнату. Никого не было. Заглянула в другую комнату — никого. Распахнула дверь спальни — и все поплыло у нее перед глазами…
Наташа тут же захлопнула дверь.
Самое странное, что ее охватил непереносимый стыд оттого, что она их — Галю и Сашу — увидела в постели. Не гнев, не ужас, не боль, а стыд и отвращение к себе самой.
Ей хотелось бежать, бежать, зажав глаза руками, выжечь из глаз эту картину: ее муж и подруга в объятиях… Машинально Наташа бросила взгляд на часы: сын ее, судя по всему, был в школе. Стало быть, свекровь вызвала ее специально, чтобы Наташа собственными глазами увидела это зрелище.
При мысли о том, что они оба сейчас выйдут из комнаты, Наташу затошнило, но она понимала, что объяснения не избежать. Пусть будет то, что будет.
…Галя вышла первая.
Наташа с невольной робостью подняла на нее глаза: лицо подруги было непроницаемо.
Она была в стареньком Наташином халате, наброшенном на голое тело, и в Сашиных старых тапочках.
Галя села за круглый стол, стоявший посреди гостиной, и движением руки, которое Наташа помнила еще с тех времен, когда Галя на учебной сцене играла Аглаю Епанчину, указала на стул Наташе.
Наташа тоже села. Ее била дрожь.
Непринужденным жестом Галя достала из сумочки, лежавшей на столё, пачку «Кэмела», выщипнула сигарету, пошарила на столе спички и крикнула:
— Саня, спички у тебя?
Высунулся Саша, на которого женщины даже не оглянулись, бросил на стол коробок. Галя закурила и, задумчиво прогоняя от лица дым, проронила:
— Ну что, поговорим?..
Наташа пододвинула к Гале пепельницу.
— Спасибо, — кивнула та и повторила: — Поговорим?
Наташа молча, пристально смотрела на Галю, рассматривала ее, как будто видела впервые.
— В театре все знают о вас, — наконец вяло произнесла она.
— Все — это кто? — насторожилась Галя.
— Лева мне намекал, но я не поняла…
— А, ну Лева знает, то есть догадывается Саня часто заезжал за мной после спектакля. Лева видел, как я сажусь к нему в машину. Он, конечно, изрядный скот, но на такую пакость, чтобы» рассказать обо мне мужу, не способен.
— Нет, он не способен, — машинально под твердила Наташа.
— А почему у тебя такой потрясенный вид, будто ты увидела гибель Помпеи? — холодно произнесла Галя. — Ты Саню не любишь. Он для тебя не то что тот, первый, Петькин папашка. Успокойся, Наташ, а то мне трудно будет говорить с тобой.
Снова высунул голову Саша:
— Девочки, валерьяночки никому не надо?
Ему не ответили.
Саша показался весь. Он был в костюме-тройке. При галстуке.
— Девочки, ну, вы тут сами, без меня, все выясните, у вас нервы крепкие, а я, девочки, пошел, мне на работу надо… Натуль, ну, ты не больно расстраивайся… У меня — Галя, у тебя — этот доктор, разве не так?..
— Уйди, ты мне противен, — сказала Наташа.
Саша вдруг как будто скинул с себя маску. Он резко обернул к ней свое скуластое лицо. Глаза его сузились.
— А вот это чистая правда. Я тебе противен. Всегда был противен. И я это чувствовал. Я тебе и в постели был противен. А Гале не противен. Наоборот. Ей я приятен. И за это я полюбил Галю.
Когда за ним захлопнулась дверь, Наташа заговорила первая:
— А ведь знаешь, это все меняет.
— Что именно? — подняла брови Галя.
Наташа слабо усмехнулась:
— Мы прожили много лет, но ни разу Саша не сказал «люблю». Наверное, я не заслужила у него этого слова. Он уверял меня, что просто не способен произнести его. А про тебя он сказал: «полюбил».
— И что же?
— Если ты его любишь, можешь выйти за него замуж. Ведь мы-то формально разведены. Но с этой минуты — и фактически.
Галя неторопливо закуривала вторую сигарету.
— А с какой это стати я должна за него замуж выходить? Кто он такой, чтобы я за него вышла? Кто такой Москалев — это все знают, а кто такой Кудряшов, знает узкий круг перекупщиков, милиционеров и рэкетиров.
— Так ты не любишь его?
Галя устало вздохнула:
— Как трудно говорить с тобой, Дорофеева… Ты все время упоминаешь вещи, которых нет на свете… Ты прямо как наши комсомольские вожаки, которые, бывало, взгромоздятся на трибуну и давай рассыпать свой бисер перед нами, свиньями… Конечно не люблю.
— Тогда зачем?
— Ах, зачем… Ты про физическое упоение когда-нибудь слыхала?.. Так вот, вообрази мое положение: лежу я ночью рядышком со своим Петром Владимировичем, кусаю губы от ярости и думаю: не придавить ли мне его, сердечного, подушкой… А с Санькой твоим я ни о чем не думаю, купаюсь в волнах полного удовольствия и счастья. Он мне воздухом дышать дает.
— Так ты совсем не любишь Москалева? — продолжала допытываться Наташа.
— Как это не люблю?! — рассердилась Галя. — Да он мне самый родной на земле! От кого бы я еще столько получила? Я имею в виду не только материальное. — Галя презрительно махнула рукой. — Кто бы так обо мне заботился! Кто б меня наставлял как актрису! Кто бы мне вслух пьесы читал, а он так читает, что я тут же начинаю соображать, что мне следует делать на сцене! — И вдруг Галя рассмеялась каким-то необычным для нее, детским, заливистым смехом. — Хочешь, расскажу, как я вышла за него замуж? Ведь ты обо мне ничего не знаешь… Перешли мы все на четвертый курс, и во мне стали бродить мысли: что делать? Неужели ехать в какой-нибудь Ачинск или Златоуст… или меня купит томский режиссер… Или, чего доброго, домой возвращаться… А там отчим, который мне, когда матери нет дома, проходу не дает… А тут Москалев — народный, весь из себя, холостой, обаятельный и с положением в обществе… Ну я и решилась. Помнишь, мы у него отмечали два годика твоему Петьке? Были ты, Петька, я, Сонька и Орловский… А я к концу вечеринки вдруг исчезла, вы еще подумали, что мне стало дурно от выпитого и я убралась в общагу… Так вот все это время, пока вы праздновали, до полуночи я просидела в спальне в дубовом шкафу…
Обе подруги прыснули от смеха. Наташа вдруг почувствовала себя совсем юной. Ей показалось, будто они сидят в общежитской комнате, как в старые времена, и ничто их не разделяет, никакие грядущие скорби и испытания.
— Так вот, сижу я в шкафу, а внутри пыльная одежда, боюсь чихнуть и вас заклинаю: катитесь поскорее вон отсюда. Слышу — наконец выкатились. Приоткрыла дверцу. Слышу — Петр Владимирович распевает в душе, у него такая привычка… «Что ты жадно глядишь на дорогу» пел. Я вылезаю со своей сумочкой, переодеваюсь в пеньюар, который для этого дела позаимствовала у Галки-черненькой, залезаю с ногами на диван и жду.
