Светлана Полякова - Храни меня, любовь
За окном все еще шел дождь. И это было частицей счастья. Огромного счастья, от которого перехватывало дыхание…
— Понимаете, мой дорогой, в пьесе важней всего характер и диалог…
Вера Анатольевна остановилась на пороге. Слова застыли на ее губах. Лекция по сценарно-драматургическому искусству закончилась, едва успев начаться. Славный во всех отношениях молодой человек, сопровождающий ее, недоуменно посмотрел на нее, ожидая продолжения. Собственно, никакого продолжения ему не было нужно. Была нужна протекция. Молодой человек затем и пригласил Веру Анатольевну в этот маленький ресторан. Случайная встреча могла оказаться чрезвычайно полезной.
Но внезапная остановка «поучительной лекции» для Веры Анатольевны была сродни остановке дыхания. Она стояла побледневшая, глаза ее сузились, и он даже заинтересовался невольно — что же могло вызвать у нее такую злость.
Проследив за ее взглядом, в самой глубине полутемного зала, он увидел смешную пару. Он даже не сразу узнал Андрея Ильича Старцева — потому что для него Старцев был небожителем, предметом поклонения и зависти. Уж в чем, а в банальности он его никогда не смог бы упрекнуть. А теперь он стал свидетелем самой банальной сцены на свете. Старый хрыч обольщал молоденькую идиотку, да еще с синячищем на смазливой мордашке… Спутник Веры Анатольевны не сдержался и хмыкнул. «Мир все-таки примитивен», — подумалось ему. И он, привыкший записывать все свои мысли, на этот раз отметил, что эту простую истину даже записывать не надо. Она просто лежит на поверхности, протяни руку и возьми. Почему-то вспомнилось, как этот самый Старцев, прочитав его сценарий, задал ему при встрече вопрос: вы примитивист? И он тогда покраснел и весь вечер переживал, потому что отзыв был нелестный. «Но я просто рисую мир!» — «Вы записываете собственные впечатления о мире, — сухо ответил тогда Старцев. — Мир сложнее. Просто у вас такой узкий взгляд. Пытайтесь понять его. Пытайтесь увидеть глубину. Тогда вы можете стать писателем. А пока вы пытаетесь придать сложному черты собственного непонимания, вы станете не писателем, а одним из безмозглых вандалов, отрезающих крылья у птиц ради собственного благополучия».
Теперь «небожитель» пойман им с поличным. Он сам был примитивен. Экий хороший рассказ может получиться, подумал привычно спутник Веры Анатольевны. Про знаменитого сценариста, который учит искать в мире глубину, а сам обольщает молоденькую профурсетку.
Потом он снова посмотрел на Веру Анатольевну. Ее тоже стоило ввести персонажем, что-то она очень близко к сердцу принимает эту игривую ситуацию…
— Смотрите-ка, Старцев! — воскликнул он, умело разыгрывая удивление. — Подойдем?
Вера Анатольевна поступила совсем странно, схватила его за руку и потащила прочь из этого ресторанчика.
— Нет, — прошипела она. — Мне совсем не хочется сейчас с ним встречаться.
— Да что вы, Вера Анатольевна? — делано удивился он. — Из-за этой девчушки? Да полно вам, он же ее снял на вечер…
Вера Анатольевна хотела что-то сказать, но почему-то предпочла усмехнуться.
— Ну и не будем им мешать, — процедила она сквозь зубы. — Или вы расстроились, мой дорогой, что остаетесь без ресторана нынче?
— Да в общем-то, не стану скрывать, — умело разыграл он «вечно голодного молодого писателя». — Я не часто могу позволить себе роскошествовать…
На самом деле ему было плевать на этот ресторан. Одна лишь жажда «снедала его», как говорится. Он хотел известности. Остальное — придет потом. Но если сейчас они с Beрой Анатольевной разойдутся по домам, этот миг отодвинется. Он же не виноват, что так устроена жизнь. Чтобы пробраться на писательский Олимп, надо вылизать кучу морщинистых, или толстых, или нормальных, или еще каких-нибудь рук, надо гнуть перед ними спину, шляться по тусовкам бесконечным, а иначе… Иначе сдохнешь в неизвестности.
Даже будь ты гением, как Пушкин.
Все дело — в подобострастности.
Он был так счастлив, когда эта старая кочерга предложила ему договорить в ресторанчике, уже предвкушая тот момент, когда под действием его «простецкого» обаяния она пленится им и начнет помогать ему «ползти» на этот их олимп. А то ведь без помощи, пока до олимпу доползешь, он окажется той горой, на которую японцы свозят помирать своих престарелых родителей.
Кстати, почему она так занервничала? Неужели, усмехнулся он про себя, сердце Веры Анатольевны уже занято? И вот этим самым Старцевым, который сейчас внимательно, наклонив слегка голову стареющего льва, слушает, что поет ему юная птичка, попавшая в силки? Ему стало смешно. Вот такие нюансы, подумал он. Психология, мать вашу… Прав был старик Фрейд на все сто процентов. Наверное, сам, старея, открыл эти странные процессы в организме. И вычислил, что сие свойственно всем.
— Да пойдемте же, — позвала его нетерпеливо Вера Анатольевна. — Что вы вылупились на них, как баран на новые ворота? Хотите, чтобы он нас заметил?
— А что в этом такого? — Он даже невинно похлопал ресницами. — Можно было бы и подойти!
— Нет уж, увольте, — проговорила Вера Анатольевна, и он отметил про себя, что лицо у нее неприятное. Особенно в минуты раздражения.
— Хорошо-хорошо, я не настаиваю… Хотя так жаль лишаться вашего общества!
Он постарался сыграть искренне, убедительно, и, кажется, у него получилось. Вера Анатольевна посмотрела на него испытующе и подозрительно, но — поверив его наивному взору, даже вздохнула.
— Почему вы его лишаетесь? — смягчилась она. — Это не единственная забегаловка в этом месте. Чего-чего, а забегаловок тут полно…
Он кивнул. Да, ему тут хотелось остаться, посмотреть на эту комедию, но… Он же может потом сам придумать. Сюжет-то — вот он, простенький и незамысловатый.
Он бросил прощальный взгляд. Старцев теперь, словно услышав их, слегка обернулся. «Да не на льва он похож, — подумал спутник Веры Анатольевны. — Не на льва. На… волка. Одинокого, несчастного. Волка».
Даже жалость появилась на одну секунду, но потом — исчезла.
Не до жалости было…
Да и Вера Анатольевна вела себя странно. Ему показалось, что она убегает. «Как лань от охотника», — подумал он. И глупо хихикнул — таким смешным, право, показалось сравнение… Вера Анатольевна, спешащая прочь от этого «гнездилища разврата» гренадерскими шагами, с прямой оскорбленной спиной, остановилась.
— Что вы смеетесь? — поинтересовалась она.
Он замялся, ругая себя за неуместную веселость.
— Да вот подумал, как смешно выглядит старик, обольщающий девочку, — нашелся он. — Эти восхищенные девичьи глаза… Это, наверное, обретается с годами — умение использовать слово в личных целях. Но — почему он пленился этой пейзанкой? Неужели не нашел посимпатичнее?
