Александр Трапезников - Подари мне жизнь
— За это — прости, — сказал Костя и посмотрел на Джойстика: — Ну а ты?
— Я должен подумать, — отозвался тот. — Такие вопросы просто так не решаются.
— Думай, — кивнул Константин. — Но ответ ты мне должен дать сейчас и здесь. И у тебя пять минут.
Митя вновь разлил по стаканчикам водку, а Валера сходил за пивом. Василий стал рассказывать о последних скачках на ипподроме. Константин рассеянно слушал. Джойстик в это время шевелил губами, вращал глазами, что-то подсчитывал и загибал пальцы. Прошло четыре с половиной минуты. Потом еще двадцать пять секунд. Теперь все смотрели на Джойстика. Он словно очнулся и хитро улыбнулся.
— А чего это вы ждете? — спросил он. — Да я давно согласен, еще раньше вас всех. Просто решал, на что потратить первый миллион из моих пяти. А теперь говори, что мы будем делать?
— Мы ограбим банк, — тихо, но торжественно произнес Константин. И добавил: — Срок на подготовку — два месяца. Но об этом, как хорошо сказал партайгеноссе Борман, мы поговорим в следующий раз.
В секретариате израильского посольства вопрос о репатриации семьи Константина Щеглова рассматривался уже довольно долго. И все никак не мог решиться в положительную сторону. А Ольга была уже на седьмом месяце беременности. Та самая молодая черноволосая и темнобровая сотрудница, которая принимала документы у Кости за стеклянной стенкой, предлагала не торопиться с выводами.
— Он на днях принес свежее свидетельство о браке, — говорила она секретарю посольства, — и регистрацию об отцовстве. Но что это за супруги, если они живут по разным адресам да и в браке всего несколько дней?
— Но ребенок же его? — задал вопрос секретарь.
— Вы спрашиваете! — усмехнулась она. — Я свечку не держала. Вообще мне кажется, что это типичный фиктивный брак, устроенный лишь для того, чтобы выехать в Израиль!
— А как он сам объясняет цель своей эмиграции из России?
— Как и все они. Жить не могут без исторической родины. А потом все оказываются на Брайтон-Бич.
— Его жена русская?
— Да. Но судя по изворотливости и нахальству этого Константина Щеглова — он мне сразу не понравился, — и она тоже в ближайшее время может оказаться еврейкой. Предлагаю не мучиться с ними больше и отказать.
— Подождите, Мария, — ответил секретарь. — Так сразу нельзя. Вы же выясняли насчет его предков?
— Дедушка Константина был официально признан евреем, так записано в его паспорте. Но что-то меня настораживает, знаете ли. Звали его, как и вас, Давид, отчество — Федорович. Откуда в патриархальной еврейской семье может взяться Федор?
Мария даже с возмущением фыркнула.
— Наверное, тоже — тот еще хитрец, — добавила она.
— А вы пригласите дедушку к нам, на собеседование, — предложил секретарь, почесывая переносицу. — Вот и спросим.
— Тогда надо заказывать машину.
— Почему? Он парализован?
— Вот уже последние лет пятьдесят, если это можно назвать так, — ответила она. — Он покоится на Востряковском кладбище. Сам не доберется.
— Гм-м… — сказал секретарь. — Однако на Востряковском кладбище хоронили в основном евреев.
— Может быть, у этих Щегловых уже тогда были далеко идущие цели, и они хотели загодя к нам примазаться?
— Все возможно. Ладно, — решил наконец он. — Вызывайте его родителей и супругу, будем разговаривать.
— Слушаюсь! — по-военному четко ответила Мария.
После встречи возле больницы и разговора в парке, в тот же день ближе к вечеру Рита приехала к Ольге домой. С собой она привезла множество всяких кремов, красок, парфюмерных изделий и разных причиндалов, которыми орудуют визажисты и парикмахеры-стилисты в салонах красоты. Захватила она также и модное вечернее платье, которое оказалось Ольге как раз впору. Оно даже отчасти скрывало ее беременность. Затем Рита приступила к священнодействию…
Он усадила Ольгу перед зеркалом, набросила ей на плечи простыню, водрузила на ее волосы тюрбан из махрового полотенца. Стала разводить в миске какую-то однородную коричневую массу.
— До чего же я люблю это занятие — хлебом не корми, — говорила Рита, помешивая свое зелье деревянной палочкой. — Так и хочется, когда вижу какую-нибудь неряху на улице, схватить ее за волосы, притащить к себе и начать колдовать. Ведь все женщины красивы, просто не каждая знает об этом и умеет заботиться о себе. Надо уметь преображаться. Менять кожу, как делают это змеи. В принципе нас, женщин, именно этому и обучил первый Змей. Ну тот, в раю, помнишь?
— Я там не была, — ответила смущенно Ольга. Ей было немножко страшно.
— Я тоже, но особенно и не рвусь, — продолжала орудовать Рита, обмазывая лицо Ольги каким-то жирным кремом, а волосы — тягучей массой. — Сейчас мы из тебя Николь Кидман сделаем. Ты даже похожа на нее чем-то. Все вокруг, кто в штанах, попадают шпалами.
— Если тебе так нравится это занятие, шла бы в визажистки, — сказала Ольга.
— Молчи. Нельзя тебе сейчас губы растягивать. Может кожа треснуть. А у меня цель другая. Стать фотомоделью. Мирового уровня. И Каргополов мне в этом поможет.
— Кто-кто? — не удержалась от вопроса Ольга, услышав знакомую фамилию — мужа своей тетки. — Каргополов?
— Ну да, жених мой. А ты его знаешь, что ли?
На всякий случай Ольга отрицательно покачала головой. Правда, она уже видела Риту вместе с Каргополовым тогда, возле кафе на Тверской, но как-то не придала этому особого значения. А теперь все становилось ясным. Выходит, депутат решил все-таки разводиться со Светой. Интересно, а сама тетя знает об этом? В любом случае, это информация к размышлению, — подумала она, глядя на себя в зеркало и видя, как преображается ее внешность под быстрыми и ловкими движениями новой подруги. Рита была действительно очень искусным мастером. В эти мгновения она сама походила на художника-творца, скульптура, живописца, создающего свой лучший шедевр. Ее творческая мысль летала и парила над застывшей, словно манекен, Ольгой, а замысел постепенно воплощался в ту картину, которой будут любоваться и млеть от восторга все зрители. В особенности бюргер Гельмут. В этом отношении Рита все рассчитала очень четко и точно. Ольгу она женит и отправит в Германию. Та будет всю жизнь висеть у нее на долговом крючке. Может быть, она даже сдерет эти полмиллиона с Гельмута. А Костя… Или он вернется к ней, Рите, или она тоже что-нибудь придумает такое… Что ему не поздоровится до конца жизни. Рита даже засмеялась от удовольствия, не предполагая в себе столь изощренного коварства. А Ольга сидела на стуле с закрытыми глазами и думала о своем.
