Людмила Волок - Сделка
Сергей по-прежнему не отвечал на звонки. Вернее, «этот номер недействителен, проверьте правильность набора». Как его искать?!
И тогда она вспомнила: маршрутка! Двести двадцать пятая маршрутка, общественный транспорт, привезет ее к нему. И тогда Аня сможет спросить у него: как он мог обманывать ее так искренне? Почему это сделал? И еще – каково ему теперь?
* * *Она вошла через переднюю дверь и сразу увидела Сергея – злого, хмурого, не похожего на себя. Но это был Сергей, и Аня стояла и смотрела, как он отсчитывает сдачу толстой тетке в ужасном зеленом пальто. Потом подошла ее очередь платить, и она протянула ему купюру. Сергей поднял глаза – и вздрогнул, изменившись в лице.
– Аня? Что ты тут делаешь?
– Хочу с тобой поговорить. Ты ведь теперь недоступен, – холодно ответила. Так холодно, как только смогла, и было это чертовски трудно, потому что внутри все пылало.
– Я не могу сейчас, – Сергей засуетился, занервничал. Давай встретимся завтра.
– Нет. Мы поговорим сегодня. Когда заканчивается твоя смена?
Сергей окинул взглядом притихший салон – всем было интересно, чем закончится эта прелюбопытнейшая сцена! Никто даже не пытался его поторопить. А жаль… Он вздохнул:
– Через два часа.
– Ничего. Я подожду.
Она села на первое сиденье у окна, так и проездила по кругу все оставшееся время. Начался снег, и Аня как-то отстраненно порадовалась, что надела шубу.
И когда он наконец высадил последних пассажиров, Аня решительно вышла на улицу. Сергей пошел за ней, мучительно раздумывая, как вообще возможно оправдаться в этой ситуации, но необходимость в оправданиях сразу же отпала.
– Я все знаю, – сказала Аня. – И про контракт, и про деньги, и про… последние дни.
И только теперь посмотрела на Сергея.
– Я одного не пойму, Сережа. – Аня зябко куталась в мех, и Сергей заметил, что пальцы у нее дрожат. – Ты, когда на катере меня в куртку укутывал, действительно хотел согреть, или боялся, чтобы я раньше времени не окочурилась? А то плакал твой гонорар?
– Аня! Все не так… – начал было Сергей, но Аня его резко оборвала:
– Молчи, как ты смеешь еще оправдываться! – судорожно сглотнула. Глаза ее сверкали, а тонкая рука все так же лихорадочно сжимала ворот шубы. – А когда мы любовью занимались, ты ставил еще одну галочку в выполненных обязательствах? Секс у вас в контракте был прописан или не был?!
Она кричала, не обращая внимания на прохожих. Те пялились на странную парочку, замедляли шаг – интересно ведь, что она там про секс по контракту кричит!
Сергей все норовил взять Аню за руку, но она отшатывалась от него, как от прокаженного. И все-таки презрительная ухмылка у нее никак не выходила, вместо нее на лице проступало лишь безграничное, безнадежное отчаяние.
– Как ты не можешь понять?! – наконец, прокричал Сергей. – Ведь ты теперь живешь, понимаешь? Забудь меня, презирай, можешь даже ненавидеть. Но самое главное – живешь!!!
Аня вдруг перестала терзать несчастный воротник. Руки безвольно опустила вдоль тела. Подняла на Сергея влажные шоколадные глаза и тихо спросила:
– А зачем?
Развернулась и ушла.
Сергей бросился было за ней, но Аня уже подняла руку. Воле нее – вот удача! – тут же остановилось такси, она быстро села в машину и уехала.
Ловить другое такси и устраивать погоню, как в кино, Сергей совершенно не хотел. Он так и стоял под фонарем, пока снег не усилился и не поднялась метель. Тогда зачем-то отряхнул белые хлопья с дубленки, удивился: смотри-ка, ну и снег! И пошел домой.
* * *Аня сидела прямо, словно окаменев, и смотрела в окно на быстро мелькающий снег, который, едва достигнув земли, быстро таял. Наверное, последний снег этой зимой, – подумала. Господи, что же это со мной произошло?! Стокгольмский синдром какой-то! Правда, стокгольмский синдром – это немного другое. Там заложник испытывает симпатию к террористу. Она, может, и заложник – болезни, ситуации, воли отца и слепой бабушкиной любви. Но Сергей уж точно не террорист. Может быть, это он – заложник ситуации? Ему нужны были деньги, он согласился на участие в этой жестокой игре чувств, по потом полюбил Аню… И жили они долго и счастливо…
Нет. Ничего не складывалось. Она пыталась мысленно разрубить этот гордиев узел, в котором так причудливо сплелись мораль и расчет, и не могла. Не хватало сил. Тогда представила весы: на одной чаше – любовь Сергея, «похожая на искреннюю и настоящую». На другой – его проблемы и циничный замысел, «похожий на ложь во спасение».
Она представила себя, стоящую с завязанными глазами посреди огромного пустого безжизненного поля, по которому, не зная препятствий, метет последняя зимняя вьюга. Держала в вытянутой руке эти весы, чаши слегка дрожали в зыбком равновесии. Да только она не знала, в какую из них положить свое израненное сердце.
Аня любила зиму. Она любила ее за белый снег, за ажурный иней, за свежий мороз и за сладкую хурму. Она любила ее даже сейчас – за метель, за колючий ветер и безостановочное мелькание белых хлопьев. И еще за надежду – вслед за холодами обязательно придет весна и принесет с собой тепло.
Да лишь беда в том, что зима почти кончилась. Весна скоро придет, но одна: вместо тепла еще долго будет царствовать холод.
* * *Зазвонил телефон. Вера просто повернулась на другую сторону, пытаясь снова погрузиться в сладкую дрему. Максим прошептал спросонья:
– Верусь, это, кажется, твой телефон…
Вера сердито отбросила одеяло и уставилась на светящееся табло мобильного – он все звонил, не переставая. Она села на постели, включила светильник, взглянула на часы, висевшие напротив кровати.
– Госс-поди, три часа ночи…
Звонила Анжелика. Вернее, на экране просто высветился Ликин номер, но сама она не могла произнести ни слова – только надрывно рыдала в трубку.
Вера закричала:
– Лика, что случилось? Лика! Аня?! – догадка сверкнула яркой молнией, и Лика смогла лишь глухо и протяжно ответить:
– Даааа…
Вера вскочила, заметалась по комнате, пытаясь сообразить, что же ей нужно сделать. Выбежала в прихожую, сняла пальто – и все никак не могла попасть трясущимися руками в рукава.
Максим подошел, взял за плечи и осторожно сжал:
– Вера, мы еще ничего не знаем. Давай успокоимся, оденемся и поедем, ладно? – он говорил с ней ласково, участливо глядя в глаза, как с тяжелобольной: он ведь так хорошо это умел!
На самом деле, Максим Леонидович был практически спокоен. У Ани наблюдалась устойчивая ремиссия, операция прошла успешно, и самое плохое, что могло случиться – внезапное ухудшение состояния. Но вероятность этого была крайне низка. Да и, в конце концов, вряд ли бы неважное самочувствие девушки могло вызвать такую истерику Анжелики. Теряясь в догадках, Максим постепенно одевал Веру Николаевну – та стояла посреди комнаты, словно кукла, и позволила надеть на себя шерстяное платье.
