Диана Чемберлен - Карусель памяти
Стены были плотно увешаны картинами, в основном пейзажи вокруг реки Гудзон с темными и притягивающими взгляд образами густых деревьев и темной воды. Однако на каминной полке стояло несколько определенно недавних фотографий в современных рамках. Клэр подошла к камину. Две из фотографий изображали одного и того же мальчика – без сомнений – Кэри. Одна была снята, когда ему было шесть или семь лет, другая – девять или десять. У него были синие глаза, как у Рэнди, и натянутая улыбка. Третья фотография – семейный портрет, который она привезла ему из комнаты Марго. Однако он был в другой рамке – медной, согретой коричневым тоном фотографии. Изображение неуклюжего черноволосого мальчика, стоящего на расстоянии от своей семьи, заставило ее улыбнуться с нежностью, которую она не чувствовала с тех пор, как видела эту фотографию в последний раз.
Они болтали о танцах по дороге в «Замок» – клуб, который, как он говорил, они с Льюэн однажды посетили в Розлине. Он сказал, что всегда любил танцевать. Это в нем говорила любовь к сцене. Однако Льюэн предпочитала почти всегда какой-нибудь иной род развлечений, и поэтому они редко ходили на танцы.
Танцевальная площадка была большой и свободной, и музыку обеспечивал ди-джей, который проигрывал исполняемую на электронных инструментах смесь Глена Миллера, Эрика Клэптона, Билли Рэй Цирус и какую-то неузнаваемую и громкую музыку в стиле «диско». Рэнди научил ее танцевать техасский ту-степ и несколько других танцев, которые были изобретены или же переделаны за последние двадцать лет.
Он не обманывал насчет того, что ему нравится показная сторона танцев. У Рэнди совсем не было комплексов, и после нескольких моментов стеснения и замешательства Клэр позволила вовлечь себя в ту свободу движений, которую он предлагал ей на танцевальной площадке.
По мере того, как вечер близился к концу, музыка постепенно становилась все медленнее. Свет померк, а танцоры все меньше уделяли внимания фигурам танца, а больше – друг другу. Рэнди вел ее в медленном танце по площадке, но в его прикосновениях не было никаких намеков, никакой настойчивости, и это было большим облегчением для нее, позволяло ей расслабиться. Он держал ее руку у своей груди, но не гладил пальцев и не сдвигал свою другую руку вниз по спине. Однако так приятно быть в руках мужчины, так, как делал это он. Двигаться. Стоять. Она не хотела, чтобы он ее отпускал, и почувствовала разочарование, когда этот момент был прерван разговором.
– Давай спросим, нет ли у диск-жокея «Позволь мне называть тебя любимой»? – сказал он.
Она не могла понять, не играет ли он с ней.
– Нет, спасибо, – сказала она. – Кроме того, я уверена, что у него нет.
– Серьезно. А что, если есть? Может быть…
Она покачала головой.
– Забудь об этом.
– Здорово, если б нашлась эта мелодия. Ты могла бы отдаться чувствам, Клэр. Посмотреть, куда они тебя приведут. Ты так быстро убегаешь от них в себя.
– Я собираюсь выбросить их из головы.
– Ну, если ты их выбросишь, то я буду тут как тут, чтобы их подобрать.
Она почувствовала прилив горячих слез.
– Ты не знаешь, какое это отвратительное ощущение, – сказала она.
Он крепко ее обнял.
– Хорошо, – сказал он, – ты победила.
Она почти почувствовала разочарование от того, что он сдался. Она хотела знать источник своего беспокойства, но у нее не хватало храбрости ворошить прошлое.
– Ну, неважно, есть ли у него твоя любимая маленькая песенка, или нет, сегодня вечером диск-жокей хорошо потрудился, – сказал Рэнди.
– Да, – сказала она, дыша более свободно теперь, после того как опасность миновала. – По кусочку из всего. – Она подумала прежде всего о Шопене, которого она слушала после смерти Марго. – Кроме классической музыки.
– Отлично. Я испытываю отвращение к классике. Она подняла голову, чтобы посмотреть на него.
– Это ирония, не так ли? Ведь у тебя было двое родственников, которые исполняли классическую музыку на фортепиано, а ты ее ненавидишь?
Он издал стон.
– Я все время думал, что, если я хоть еще только раз услышу Шопена, я взорвусь. Марго и Чарльз могли слушать эту чепуху до тошноты, и, когда я жаловался, они переглядывались, как будто не могли понять, как это я могу быть их родственником. Они говорили: «Разве ты не слышишь, как это прекрасно?» – и они обычно начинали играть громче, как будто я не мог понять главного, потому что не полностью расслышал. Для меня это звучало, как звук гвоздей, которые забивают в крышку гроба.
Клэр потерлась щекой о его плечо, обдумывая и припоминая слова Марго на мосту.
– Так это был ты? – спросила она.
– О чем ты?
– Марго сказала: «Он никогда не мог слышать музыку». Не могла она говорить о тебе?
Рэнди сбился с такта. Она почувствовала носок своей ноги под его ступней.
– Вполне возможно, – сказал он.
– Но почему? Почему в тот момент она думала о тебе?
– Я не знаю.
– Она сказала…
– Клэр. – Он перестал танцевать и посмотрел на нее сверху вниз, схватив ее за плечи так сильно, что ей стало больно. – Не могли бы мы поговорить о чем-нибудь еще, пожалуйста? А лучше вовсе не разговаривать?
Он отвел глаза, и она поняла, что ей лучше не задавать больше вопросов.
– Хорошо. – Настала ее очередь уступить.
Они снова начали танцевать, но Клэр почувствовала в нем какую-то перемену. Он двигался скованно, его руки утратили свою нежность.
Когда музыка прекратилась, он спросил ее:
– Не могли бы мы уйти отсюда? Ты не возражаешь, если мы сделаем это прямо сейчас?
Они получили пальто и молча пошли к машине. Он сунул в рот трубку, но не зажег ее.
– Когда тебе нужно быть дома? – спросил он, когда они сидели в машине.
Она включила обогреватель, дрожа, пока вычисляла, сколько времени потребуется на дорогу домой и на то, чтобы перекусить быстренько с Амелией. – У меня есть час, – сказала она, и почему-то совсем не удивилась, когда он предложил поехать в маленький театр в Маклине.
Внутри театра было темно, прохладно и спокойно. Рэнди включил свет, освещающий балконы, но оставил остальные люстры невключенными, и он и Клэр двинулись в середину собора, скользя между скамьями и чувствуя, как будто это все принадлежало им.
Рэнди наклонился вперед, поставив локти на колени. Он ничего не сказал с тех пор, как спросил, когда ей нужно домой.
– Я не рассказывал ни одной душе то, что собираюсь рассказать тебе, – с трудом произнес он.
Она слегка коснулась рукой его спины. Балконные люстры освещали ее пальцы, и от света они горели на темной ткани свитера.
– Я завидовал Марго и Чарльзу, – сказал Рэнди. – Когда я был ребенком, то неоднократно желал, чтобы их не было вообще. – Он взглянул на нее. – Я ведь рассказывал тебе о своем отце, правда?
