Татьяна Веденская - Гений, или История любви
— Что случилось? — пробормотала Сара Лейбовна.
Соня была, пожалуй, единственным человеком во всем доме, кто ни разу не жаловался на ее кошек, и теперь старая женщина забеспокоилась.
— Войду? — пробормотала скорее про себя, чем вслух, Соня, и смысл можно было только прочитать по губам.
Сара Лейбовна еще не успела ответить, как Соня юркнула внутрь и прикрыла дверь — тихо, совершенно бесшумно и очень быстро. Потом она приложила палец к губам и с мольбой посмотрела на соседку. За стеной, за дверью раздались шорохи, потом какие-то хлопки, потом громкие крики и беготня. Соня увидела вопрос в глазах Сары Лейбовны и, подавшись вперед, схватила ее за руку. Беготня не стихала еще минут пять. Сара Лейбовна подошла к двери, посмотрела в глазок. Около лифта с сумкой и пакетом в руке стояла Сонина мама и в исступлении что-то объясняла Сониной бабушке.
— Я не хочу уезжать! — прошептала Соня, тоже практически одними губами, без звука, но Сара Лейбовна вдруг все поняла. И сумки, и разговор двух женщин у лифта, и паническую бледность Сони. Она вспомнила, как в ее квартире сидели дочь и племянница с мужьями — благочинными евреями с пейсами и небольшими животами — и объясняла, что, если Сара Лейбовна не поедет с ними, они ее сдадут в дурдом, а кошек всех усыпят. «Мама, ты обязана продать квартиру и поехать с нами, в Израиле все очень дорого, нам нужен капитал».
— Идем со мной, — коротко и тихо бросила Сара Лейбовна Соне и провела ее на кухню. — Чай будешь?
— Да, — кивнула Соня, и на ее лице так ясно прочиталось облегчение, как будто только что ей сообщили, что она выздоровела от смертельной болезни.
— Твоя бабушка не любит кошек, — усмехнулась Сара Лейбовна. — А я не очень люблю твою бабушку. Твоя бабушка считает, что ее жизнь важнее жизни кошек, что она может кого-то усыпить, а кого-то сдать в дурдом. Ты извини, у меня к чаю ничего нет.
— Ага, — кивнула Соня и огляделась по сторонам.
За все эти годы она ни разу не была у соседки. Как-то не сложилось. Детей в этом доме не было, во всяком случае, не в тот период, когда Соня могла бы с кем-то дружить, а потом все кругом стали говорить, что в квартире живет полоумная, помешанная кошатница, с которой лучше не общаться — она может и заразной оказаться.
— У меня чай из ромашки.
Сара Лейбовна продолжала вести светский разговор. Она достала со старой, очень грязной кухонной стойки стеклянную банку с платмассовой крышкой, какие продавались в Советском Союзе. В банке лежали засушенные цветки вместе с листьями, явно самодельный сбор. В квартире действительно сильно пахло, но Сара Лейбовна этого не замечала. Ее питомицы — несколько кошек разной окраски, точное число которых Соня подсчитать так и не смогла, но никак не меньше пяти — осторожно осматривали Соню, обходя то с правого, то с левого фланга. Чашка, в которой Сара Лейбовна подала ей залитые кипятком цветки, была покрыта желтоватым сальным налетом.
— Спасибо, — пробормотала Соня и отпила. Почему-то здесь ей дышалось вполне легко. И грязь не казалась ей такой уж большой проблемой в сравнении с чистотой ее веллингтонской тюрьмы.
Сара Лейбовна выглянула в окно.
— Это ваше желтое такси?
— Да.
— Кажется, они уезжают. Обе. Куда они едут-то?
— В Зеландию.
— Ого! — усмехнулась Сара Лейбовна. — А ты не хочешь? Ты странный ребенок. Ты не выдашь меня, что я тебя укрыла? Знаешь, это может быть даже преступление, я не уверена. Но и кошек дома держать, говорят, тоже преступление. Плевать. Да, они уехали. Будешь еще чаю?
— Да.
— Вот и умница. А моя дочь говорила, что это не чай, а помои. Все совала мне какие-то свои израильские коробки, они там упаковывали какие-то чаи. Разорились уже. — Сара Лейбовна пододвинула Соне еще одну чашку. — Бизнес тоже не для всех, как вышло. А чай их был — гадость. Порошок какой-то. Просто добавь воды, выпей и сдохни. Народ-то не Тимошка, видит немножко. Кому нужны ихние эти химикаты, когда у нас в любом парке целый гербарий чаев. И все отличные, вкусные. Верно, вкусные?
— Да. Я… — Соня вопросительно посмотрела на Сару Лейбовну и протянула руку к ее старенькому серому телефонному аппарату с длинным проводом.
— Позвонить нужно? Конечно, звони. Я тут болтаю, болтаю сама с собой. А о чем болтаю, бог знает. Кс-кс-кс! Идем, девочки мои, не будем мешать.
Сара Лейбовна вышла из кухни, и часть ее пушистых обитателей побрела за ней разноцветной меховой стайкой. Одна кошка, правда, осталась величественно лежать на подоконнике. Она, не мигая, смотрела на Соню, и взгляд был таким умным, таким осмысленным, что Соня не выдержала и отвернулась. Взгляд кошки был красноречивее слов.
— Алло? Это ты? Элиза, это ты? Где ты? Я сейчас приеду! — раздался голос Готье на другом конце провода.
Соня выдохнула и дала ему телефонный номер. Через час с небольшим Соня ушла от Сары Лейбовны, которая, кстати, весьма об этом сожалела. Так уж получалось, что за последние несколько лет Соня стала первым человеком, который просто поговорил с Сарой Лейбовной нормально, по душам, а не о кошках, запахе, сумасшедшем доме или каких-то деньгах.
— Ты приходи. Приходи, если будет нужно, — сказала Сара Лейбовна Соне на прощание.
Она вышла ее проводить к подъезду: ей стало ужасно интересно, почему и ради чего тихая и с виду послушная девочка пошла на такое и почему паника плескалась в ее глазах. Слово «любовь» давным-давно исчезло из лексикона старой женщины. Хотя… своих кошек она любила.
Когда из переулка в их двор въехала красивая красная машина и из нее вышел стройный молодой человек и смешная длинноухая рыжая собака, Сара Лейбовна все поняла и улыбнулась.
— Спасибо вам! — сказал Готье, и улыбка его была счастливой, открытой и доброй.
Соня застенчиво улыбнулась и исчезла в салоне автомобиля. Что ее ждет впереди, она не знала, но это ее не пугало. Тем интереснее было посмотреть, что будет теперь, когда она снова вернула в свои руки контроль над собственной жизнью. Если вдуматься, она никогда не выпускала его до конца, просто иногда считала лучшим промолчать, чем вступать в разговор. Родители никогда не считают нужным слушать и по-настоящему честно слышать своих детей, в этом и заключается пресловутый конфликт. Слепые с глухими.
— Ты как? — спросил у Сони Готье и оглядел ее так, словно она и вправду сражалась с предками. Может, ее привязывали к стулу и пытали? Может, морили голодом? Или, наоборот, в целях террора заставляли есть пончики, которые она ненавидела.
— О’кей! — улыбнулась Соня.
Тогда Готье притянул ее к себе и поцеловал. О том, что произошло в квартире-студии на «Соколе» получасом раньше, Готье ей ничего не сказал. Не счел важным, видимо. Так что Соня до какого-то моменты в принципе не задумывалась об Ингрид и остальных, она была куда больше погружена в свою собственную свободу и те чувства, что охватили ее. Это и страх, и мурашки по коже, и необъяснимый восторг, какой бывает на «американских горках».
