Кейт Уайт - Не верь глазам своим
Ужин. Мне бы хватило макарон и хлеба, но для мужчины этого недостаточно. Я порылась в холодильнике, нашла два листа салата с ароматными травами. Они слегка подвяли, но их можно освежить приправой из уксуса и оливкового масла. Я также достала изумительное бордо, которое давно хранила, — подарок от друга, фондового брокера, зашедшего как-то на обед. Покидая кухню, я переполнялась предвкушением.
— Так что ты делал в моем районе? — спросила я, ставя перед ним тарелки с салатом. Боу, наслаждавшийся видом с балкона, выдвинул для меня стул и принялся открывать вино. — Кстати, где ты сам живешь?
— Моя квартира в Челси, там же студия. По утрам люблю ходить на работу пешком. Старую студию уже перерос и не могу найти поблизости новую. Вот и решил поискать на Бродвее.
Пока Боу разливал по бокалам вино, я наблюдала за его правой рукой. Она была идеальной формы, слегка покрыта волосами и солнечным загаром. «Интересно, что ощущаешь, когда тебя обнимают такие руки?» — подумала я и покраснела.
— Какие ты снимаешь фильмы?
— Самые разные, — ответил Боу. — Если попытаться подвести их под общий знаменатель, то мне нравится динамика отношений между людьми. Был один фильм про биржевых маклеров. Они очень жадные, наглые, бесстыдные люди, но меня просто очаровали. Еще как-то снимал актеров на репетиции.
— И что ты узнал нового о динамике отношений, что не известно мне?
— Боже, какое чудесное вино… Я не считаю себя экспертом в этом вопросе. Мне просто нравится наблюдать и снимать, как люди общаются, пытаются запудрить друг другу мозги, как они предают близких. В своих криминальных очерках ты пишешь о том же самом, верно?
— О да. Иногда голова идет кругом от того, на что способен человек. Обычно мне приходится писать о психопатах и им подобных. Они не знают угрызений совести, поэтому я в каком-то смысле не имею дела с нормальными людьми.
— Что заставило такую милую девушку обратиться к убийствам и насилию? — спросил Боу, подняв бровь в своей завораживающей манере.
Друзья объясняют это тем, что мой отец умер, когда мне было двенадцать, после чего у меня якобы развилось пристрастие ко всему, что связано со смертью. В то время кто-то начал писать мне жуткие записки и оставлять в школьном шкафчике. Я испугалась не только из-за их содержания, но потому, что понятия не имела, кто это. Каждый день ходила по коридорам школы и думала: он это или она, он или она? Чувствовала себя беспомощной. Затем начала играть в детектива и выследила виновницу. Она завидовала мне по какой-то глупейшей причине, типа того, что у меня раньше начались месячные. Мне понравилось ощущение уверенности и контроля над ситуацией, которое появляется, когда узнаешь правду. Поэтому я и пишу криминальные очерки — пытаюсь докопаться до истины.
— Ты не сопереживаешь жертвам?
— Бывает иногда. На меня находит подавленное настроение, если приходится работать над особо жестоким происшествием. И я сразу отказываюсь от случаев, которые затрагивают издевательство над детьми. Это не по мне. — Я взглянула на часы. — Ой, надо проверить, как там мои макароны.
Нельзя же переварить феттучини после хвастовства, что я мастер по неразваренным макаронам. Все было в порядке, я слила воду, и в лицо мне ударил пар. Скоро самой придется лезть под холодный кран от перегрева.
Перемешивая макароны с соусом и моллюсками, я думала, как продвигаются дела. Я еще не совсем пришла в себя от неожиданного появления мужчины, но, помимо упоминания о менструации за поглощением салата, не сделала ничего самоуничижительного. Мы общаемся с той же легкостью, как и у бассейна в Ист-Хэмптоне.
— Надеюсь, я не переборщила с чесноком, — сказала я, ставя блюдо с макаронами на стол и раскладывая их по тарелкам.
— Ничего страшного, — успокоил меня Боу. — Пахнет потрясающе.
Пока я находилась на кухне, солнце село, осталась только розовая полоса на горизонте. Перед тем как приступить к трапезе, я зажгла фонарь-молнию и несколько свечей по краю балкона.
— А ты? — спросила я, накручивая макароны на вилку. — Ты не переживаешь, когда узнаешь о людях самое плохое?
— Стараюсь работать отстраненно. К тому же я соприкасаюсь не только с пакостями, но и с хорошими проявлениями человеческой сущности. Когда я снимал фильм об актерах, одна актриса — около тридцати лет — безумно влюбилась в коренастого мужчину, который исполнял второстепенную роль. Так приятно было за ними наблюдать. С первой минуты, как она положила на него глаз, было ясно, что ничем хорошим это не закончится. Как у Павла по дороге в Дамаск.
Боу пристально посмотрел мне в глаза. Не себя ли он имел в виду, говоря о Павле, пораженном молнией?
— К сожалению, — с улыбкой сказал он, — она была замужем за звездой «мыльных опер», и получился скандал. Зато фильм вышел содержательный.
Остальную часть ужина мы непринужденно разговаривали. Боу задавал много вопросов и увлеченно слушал, но не так, как мой друг психиатр Джек, а будто мои рассказы его искренне интересовали. Он спрашивал, откуда я, как попала в «Базз», где научилась так хорошо играть в волейбол. Я тоже много о нем узнала. Ему было тридцать четыре, он окончил частную школу в Вашингтоне и факультет искусств в Нью-Йоркском университете, мечтал в ближайшем будущем снять художественный фильм. Женат не был якобы по той причине, что провел четыре года в Азии и настоящая жизнь в Нью-Йорке у него началась только после тридцати.
— Так, значит, твои родители живут в Нью-Йорке? — спросила я.
— Верно.
— И ты вместе с ними?
— Когда не вывожу их из себя. На мой взгляд, они слишком строги в последнее время, но года два мы очень дружно жили. Мать с отцом оба карьеристы и возлагали на меня, брата и сестру большие надежды. Мое увлечение кино привело их в искреннее замешательство. Они не поняли и мой интерес к буддийским монахам. Ну да слава Богу, брат сейчас делает по два миллиона в год, — с улыбкой сказал Боу. — На меня стали меньше давить.
В его заманчивой личности переплелось несовместимое: общительность, обаяние, притягательная улыбка и задумчивость наблюдателя. Неужели мне в нем понравился именно этот парадокс? Не знаю. А может, меня просто тянет к нему физически — ни одной женщине не устоять перед гипнотической силой его темно-карих глаз.
Мы съели макароны и сидели перед пустыми тарелками, допивая вино и глядя на мерцающий город.
— О чем ты разговаривал с Томом Ликером, если не секрет? — спросила я.
Вряд ли это большая тайна, но на всякий случай никому не говори. Дикер хочет, чтобы я снял для него закулисный документальный фильм. О гонщиках. Он выпускает журнальчик о гонках, и короткометражная лента должна создать рекламу. Дикер посмотрел мою работу о биржевых маклерах и решил, что я ему подхожу.
