Анна Богданова - Нежные годы в рассрочку
Три дня и три ночи Гаврилов сидел в засаде, изредка высовывая свой горбатый нос из камышовых зарослей. Владимир Иванович охотился. А предметом его охоты были жирные лягушки оливкового цвета с тёмными пятнами, наподобие крупных родинок. Он выслеживал их, затем стремительно, с изяществом пантеры кидался к жертве и накидывал на неё капроновый сачок. Конечно, эти бесхвостые представители земноводных тоже не дураки были – они, кожей чувствуя опасность, рассыпались от него в разные стороны. Владимир Иванович в ответ нервно плевался, постукивая по коробке, изрыгая на всё болото потоки нецензурной лексики. А как же он хотел? Охота на лягушек дело не простое! Настоящее мастерство приходит после долгих часов тренировки! Лишь к концу третьего дня Гаврилов стал профессионалом. Он только успевал с отвращением вытряхивать лягушек из сачка в коробку и, набрав пяток прекрасных представителей земноводных, решил, что этого предостаточно, вылез из зарослей и, весело насвистывая, побрёл усталый, но довольный в корпус.
Проснувшись в день отъезда, он с нетерпением заглянул в коробку – не превратилась ли хоть одна в царевну? Нет, но зато все живы и вроде бы даже бодры – ползают друг по другу, ничего понять не могут.
– Проголодались, гады? – возбуждённо гаркнул он. Он достал из бурой стеклянной банки-плевательницы горсть дохлых мух и, приоткрыв крышку коробки, бросил пленницам: – Нате, жрите!
Гаврилов появился на работе в свой первый после отпуска день в выходном тёмно-синем костюме, в шляпе и с коробкой, обёрнутой золотистой бумагой, перевязанной голубой атласной лентой. Пришёл, собрал коллег и сказал торжественно:
– Пойдёмте, поздравим Клавдяшу с шестидесятилетием!
– Ой! И правда! У него ж сегодня день рождения!
– Круглая дата!
– Пенсия не за горами!
– А мы забыли!
– Хоть за тортом, что ль, сходить! – кричали они наперебой.
– Ха! Забыли они! – укоризненно осуждающе проговорил Владимир Иванович. – Только Гаврилов должен всё помнить! Позор! – И, пристыдив коллег, он рванул в кабинет Люлькина.
Тот стоял возле стола, задумчиво глядя на серую стену.
– Клавдий Симоныч! Можно к вам? Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! – Тук, тук, тук, тук, тук, – постучал он в дверь.
– Проходи, Гаврилов! Что, наотдыхался? – язвительно спросил Люлькин женским голосом.
– Ещё как! – воскликнул Гаврилов, заговорщицки подмигнув начальнику. – А мы вот тут с сослуживцами вас с юбилеем пришли поздравить!
– Н-да? Ну что ж, пришли, так поздравляйте! Да побыстрее давайте, а то там, в отделе, нет никого! Давайте, давайте! – с нетерпением и злостью выдавил из себя Люлькин, и подчинённые наперебой начали желать ему крепкого здоровья, успехов в работе, счастья в жизни.
– И любви! Любви, Клавдий Симоныч! – трогательно молвил Гаврилов с увлажнёнными от восторга глазами. – Вот, возьмите... Это вам, подарок. Пойдёмте, товарищи, нечего тут толпиться, там в отделе никого нет – ещё сопрут, не дай бог, чего! Выходите, выходите! Дайте Клавдию Симонычу подарком насладиться! – И Гаврилов, выпроводив коллег, захлопнул за собой дверь.
Не прошло и двух минут, как из кабинета заведующего фотоотделом послышался дикий визг – так голосят женщины, боящиеся крыс и неожиданно увидевшие ненавистного грызуна.
– Сволочи! Скоты! Свиньи! – орал Люлькин, выскочив из кабинета. – Где тварь Гаврилов?! Немедленно ко мне! Немедленно!
Но Гаврилова и след простыл – он нёсся во весь опор по улице 25 Октября вниз к метро.
Нет, он не мчался к себе домой, он не собирался там отсиживаться – он бежал к психиатру. Владимир Иванович, пребывая в трезвом уме и твёрдой памяти, слёзно умолял доктора положить его в психушку:
– Сам не знаю, Николай Петрович, что со мной такое творится! Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! – Тук, тук, тук, тук, тук. – Не понимаю! Не могу разобраться в своей душе! Может, оттого, что туда без конца харкало такое огромное количество людей? Харкало и топтало её – душеньку-то мою?! – И скупая мужская слеза скатилась по его щеке. – Помогите, доктор, – жалостливо закончил он свою историю.
В конце концов, Гаврилов по собственной воле впервые в жизни оказался в психиатрической лечебнице, а москвичи и гости столицы ещё долго недоумевали: откуда это на Красной площади могли взяться лягушки?
Сразу скажу, что, выйдя из больницы, Владимир Иванович как ни в чём не бывало приступил к своим обязанностям в фотосекции ГУМа. Люлькина в его отсутствие спровадили на пенсию, а через месяц Гаврилов наконец добился своего – он занял место Клавдия Симоновича.
Нарыдавшись всласть, Зинаида Матвеевна покинула кухню, подошла к Авроре и сказала:
– Мы с Ирочкой твои документы подали в швейное училище. Так что портнихой станешь.
– Как? – удивилась дочь.
– Так! А куда ты собиралась поступать? Везде экзамены! Можно подумать, что ты сдашь! И потом, чем тебе профессия швеи не нравится? Это ж самая лучшая профессия! Ты только представь, в магазинах ничего нет, а ты сама себе одёжу пошиваешь! – повторяла мамаша слова Ненашевой, живо представив, как она заходит в бухгалтерию в шикарном пальто из модной ткани цвета беж, с чернобуркой, которое ей непременно сошьёт дочь в самом ближайшем времени, и как все её сослуживицы закорчатся от зависти (особенно Даша Брыкина – заместитель главного бухгалтера – эта вообще встанет и уйдёт, демонстративно хлопнув дверью), сглотнула слюну и продолжила: – Всегда будешь хорошо зарабатывать! Всегда на хлебушек с маслицем хватит! Голым же человек ходить не может! Это ж аморально! И потом будешь не одна, а вместе с Иркой, она девка разбитная, и мать у неё в «Тканях» заведует, – заключила Зинаида Матвеевна и ушла в ванную стирать, считая, что агитационную работу с дочерью можно считать успешно завершённой.
«Портнихой так портнихой!» – подумала Аврора и решила позвонить Юрику Метёлкину – всё равно отец в больнице, значит, завтра свободный день и они смогут наконец-то увидеться.
* * *
Аврора разглядела вдалеке Юрика, и сердце её забилось, голова закружилась, ноги подкосились – и поцелуев никаких не нужно, чтоб вновь ощутить это сладостное состояние.
– Басенка моя! Как же я по тебе соскучился! – Метёлкин подлетел к ней, подхватил на руки, словно пушинку, и принялся кружить. – Загорела, похудела! Что это ты похудела? Влюбилась, что ль, в кого там на море? – ревниво спросил он.
– В тебя.
– Тогда ладно. Если в меня – это хорошо. Как отдохнула, как море? Не высохло?
– Нет, плещется, – смеясь, сказала Аврора. Она была счастлива в этот момент, но вряд ли тогда сознавала это – ей казалось, эта встреча ничто по сравнению с тем, что ждёт их впереди. «Всё только начинается!» – думала она, не понимая, что это самое начало и есть счастье – мгновенное, сиюсекундное, неповторимое и невоспроизводимое, что потом, в дальнейшем, в столь призрачном будущем ничего подобного может и не повториться. Она лишь поняла в тот миг одно – не нужны ей никакие Артуры и Славики, ей вообще никто не нужен, кроме Юрки Метёлкина.
