Елена Гайворонская - Наследство
Асим невольно вздрогнул. Этот взгляд словно пришел извне, прокравшись сквозь толщу лет. Он хотел сказать, что сейчас Нина, как никогда, похожа на Надежду. Но промолчал, не желая вызвать очередную вспышку негодования. Он догадывался, что ей иногда бывает больно. И лишь сейчас понял, что ей больно всегда. И она носит в себе эту боль как осколок, который невозможно удалить. Можно лишь попытаться облегчить страдания, постепенно сведя на нет. Но как? Он не знал. В той жизни, что он выбрал, люди были величиной абстрактной. Их можно было прибавлять и вычитать, умножать и делить. С женщинами еще проще. Много – значит ничего. Ноль. А даже второкласснику ясно: помноженное на ноль, нулем останется. Конкретными были только цифры. Сумма затрат. Статистика. Планирование. Бюджет. Сумма прибыли… Даже жена, на старости лет вдруг решившая перейти из разряда абстрактных величин в разряд конкретных с помощью смешной бумаги с требованием развода и каких-то выплат, оставалась далекой серой тенью из прошлого. Такого далекого, что казалось, не его, Асима, вовсе. Он не собирался встречаться с нею. Ему было все равно.
Нет, он солгал бы самому себе, если бы не признался, что была одна женщина, которая могла бы встать рядом с ним, пробившись сквозь холодную абстракцию его существования. Пожалуй. Но не смогла. Она была слишком слабой для этого. А он не уважал, не любил слабость. Даже в женщине. Особенно в женщине. Вялая покорность, робкие слезы, мольбы и истерики приводили его в бешенство. Рядом с собой он всегда хотел жизни. Упрямой жизни, бьющей через край… Слишком поздно.
– Детка, – проговорил он, коснувшись Нининого плеча. – Отвлекись. Пойди прогуляйся. У тебя уже под глазами круги. Никуда не денутся эти чертовы проекты.
– Ты прав, – как-то безвольно согласилась Нина. – У меня уже глаза на лоб скоро вылезут.
Уже выходя, Нина обернулась и тихо проговорила:
– Все-таки дурак ты, Асим…
– Я знаю, – сказал он, грустно усмехнувшись, когда дверь за Ниной плотно затворилась. – Но нельзя же бесконечно быть самым умным.
Чуть в сторону и вглубь от туристической зоны, и попадаешь в бедные кварталы. Обшарпанные домики, старухи, замотанные в платки, грязные дети, резвящиеся среди мусорных куч.
«Почти как в Москве, – подумалось Нине, – два шага от центра – и трущобы. Только там дома выше да солнца не видать».
Жители, в основном женщины и те же дети – мужчины торчали в своих лавчонках вдоль дороги, – неприязненно косились на дорогую машину. Нина приостановилась, спросила, где она может найти старика Аванди. Владелец цветочной лавки поведал ей, что он держит небольшую обувную мастерскую возле дома. Женщины мотали головой, не понимая ни по-английски, ни по-немецки, ни по-русски. С подростками оказалось проще. В основном все подрабатывали возле отелей. За полдоллара смуглый быстроглазый паренек сел в машину, чтобы показать дорогу. О чем Нина тотчас пожалела, поскольку, попав в салон, он тут же забыл о цели своего пребывания в «мерседесе» и самозабвенно тыкал пальцами во все, что мигало и горело на панели приборов, заодно пытаясь уцепить руль. Когда же они все-таки приехали, больших трудов стоило вытряхнуть проводника обратно в знойный послеполуденный квартал, пахнущий свежевыделанной овчиной, жареной форелью и невывезенными отходами.
Нина вошла внутрь кособокой пристройки к дощатому забору, за которым притулилась серая одноэтажная мазанка, преодолевая в себе коктейль из неприязни, неуверенности и сочувствия. Здесь пахло той же кожей и клеем. И бедностью, сочившейся из щелей, прячущейся за допотопной машинкой, за которой сгорбился старик с черными руками. Услышав, что дверь приоткрылась, он с надеждой поднял голову, но тотчас нахмурился и что-то резко спросил.
– Я не говорю по-турецки, – сказала Нина.
Он сделал рукой размашистый жест, означавший: «Убирайся вон».
– Здесь кто-нибудь говорит на английском или немецком? – проигнорировав радушное приветствие, громко спросила Нина.
– Я, – быстро раздалось за спиной. Это был тот же паршивец, что едва не разобрал на запчасти Нинин автомобиль.
Старик что-то снова произнес с гримасой крайней брезгливости на темном от загара и кожаной пыли лице.
– Что он сказал? – Нина повернулась к подростку.
Тот смущенно поерзал, скребя в затылке.
– Ну? Переводчик хренов…
– А, мадам из России? – оживился пацан. Оказывается, по-русски он шпарил значительно приличнее, чем по-английски.
– Не твое дело, откуда я, – отрезала Нина. – Переводи или проваливай.
– Он сказал, что не желает вас видеть. Что вы оскверняете его лавку…
– Было бы что осквернять! – вспылила, не сдержавшись, Нина.
Парень добросовестно перевел. Старик в ответ выдал очередную тираду.
– Еще он сказал, что вы… дочь шлюхи, – потупившись, объявил подросток.
– Передай ему, что быть дочерью шлюхи не сильно хуже, чем отцом убийцы.
Паренек округлил глаза, но, с легкой запинкой, обратил Нинину фразу в непонятную тарабарщину: Старик вытянулся, распрямил плечи, его глаза под навесом белесых кустистых бровей заполыхали недобрым огнем. Нина так же вскинула подбородок, сжала губы. Минуту они стояли молча, раздувая ноздри, желая испепелить друг друга яростными взглядами. Разрушил зловещую паузу старик.
– Он спрашивает, что тебе нужно? – с выражением нескрываемого любопытства перевел парень, явно радуясь необычному зрелищу. Должно быть, у него было немного развлечений в этом квартале.
– Вот. – Нина положила на стол пластиковую банковскую карточку. – На эту карту будут поступать проценты вашей доли в прибыли. Пока не могу вам предложить много: я должна вложить средства в новое дело. Это мое первое и последнее предложение. Можете выбросить эту карточку в туалет. Дело ваше. Вряд ли мы еще когда-нибудь встретимся. По крайней мере, я тоже не в восторге от нашего знакомства. Прощайте.
Подавив отчаянное желание выбежать как можно быстрее из этой пропахшей кожей и нафталином дыры, Нина с нарочитым спокойствием направилась к двери. Паренек-переводчик тронул ее за локоть.
– Он спрашивает, почему вы это делаете?
Почему? Вряд ли она смогла бы это объяснить. Даже на родном языке. Она покачала головой. Переступая порог, обернулась. Старик смотрел ей вслед. В его взгляде уже не было ни злобы, ни ненависти. Только пронзительная тоска.
Нина расплатилась с «переводчиком» и уже садилась в машину, когда он снова метнулся к ней.
– Ну, чего тебе?
– Правда, что мадам – хозяйка отеля «Надежда»?
– Допустим.
– Возьмите меня на работу. Я все могу: подметать, мыть посуду, ухаживать за садом, чистить бассейны…
– Откуда знаешь русский?
