Кэтрин Николсон - Лунные грезы
– Скажите, маэстро, – нерешительно пробормотала она, – вы давно его знаете?
– Кого, мисс Модена? – осведомился Бейер, нарезая струдель аккуратными ломтиками.
– Арлекина.
Она буквально пылала от смущения, но Бейер старательно делал вид, будто ничего не замечает.
– Ах, Арлекина! – Он бросил на нее встревоженный взгляд. – Не знаю, понравится ли ему, что я с вами откровенничаю. Если бы он захотел, сам бы все вам сказал.
– Не обязательно, – выпалила Корри. – Он мог посчитать, что меня это не интересует. Видите ли… так оно и было до…
– До чего именно?
– До сих пор, месье Бейер.
Она всегда называла его по фамилии, когда злилась, причем делала это с таким неизменно величественным достоинством, что старик чувствовал себя напроказившим мальчишкой.
– Так и быть. То немногое, что я могу открыть вам, вряд ли повредит кому-то.
Он налил себе чашку крепкого черного кофе из оловянного кофейника, вечно стоявшего на пианино.
– Впервые я встретил его давным-давно, много лет назад. Он пришел за кулисы после одного особенно отвратительного исполнения «Пуритан» и начал объяснять мне во всех подробностях, почему постановка не удалась. Я, разумеется, велел бы выбросить его за дверь, не будь полностью согласен с каждым словом.
– Каким он был тогда? – вырвалось у Корри.
– Откуда столь внезапное любопытство? Вы переписываетесь с ним не один год и знаете его почти так же хорошо, как я.
– Верно. Просто мне в голову не приходило поинтересоваться, какой он на самом деле. Я неизменно чувствовала его присутствие. Знаете, как во сне, когда все так понятно, но тут же забывается, едва проснешься. Все это время он был… – Корри чуть коснулась своей груди. – Здесь. – Она растерянно взглянула на Карла: – Это звучит глупо?
– Нет.
Старая боль на мгновение проснулась, открыв, казалось, давно зажившие раны. Когда-то, в полузабытой юности, у Карла тоже была семья.
– Да, только потеряв кого-то, вы понимаете, как много он значил для вас.
Карл сморгнул непрошеные слезы. Не стоит терзаться. Это молодое, серьезное и полное жизни создание – лучшее лекарство от всех страданий. Отныне его семья – она и все расцветающие таланты.
– Именно это я и имею в виду. – Корри перевела дыхание. – Мне страшно, страшно, никогда в жизни не было так страшно. Раньше я все воспринимала как должное. Вы понимаете, в молодости все бывает. Я считала, что все будет идти, как идет. Вечно. Но теперь боюсь потерять его.
– И думаете, что сумеете сохранить Арлекина расспросами? – улыбнулся Бейер. – Иногда лишние знания опасны. Вспомните о ящике Пандоры[15].
– Но почему? Почему он не желает встретиться со мной? Раньше это не имело значения, писем было вполне достаточно. Но теперь…
– Теперь вы неожиданно осознали, что он человек из плоти и крови, как вы сами.
– Да. Он мой друг. И я хочу видеть его.
Карл пожал плечами:
– Разве может один человек рассказать правду о другом? Я познакомился с ним, когда он был очень юн и горяч. Горд, независим, честолюбив и беден. Хотел учиться музыке, но не было средств.
– Я и не подозревала, – охнула Корри, широко раскрыв глаза. – Он был талантлив?
– О да.
– В таком случае почему…
– Не все обладают вашей решимостью и упорством в достижении цели. Я велел ему, как и вам, прийти позже и обо всем условиться со мной.
– И он пришел?
– Да. Но к тому времени обстоятельства изменились. И он был вынужден отказаться от уроков.
– Почему?! – повторила Корри, очевидно, не в силах представить достаточно вескую причину отказа от мира музыки.
– Я не имею права объяснять подробно. Вероятно, обстоятельства оказались сильнее.
– Это ужасно!
– По-своему вы правы. Но взгляните на это с иной точки зрения: не будь он вынужден пойти на компромисс, вы не стояли бы сегодня здесь.
– Знаю. Я всем ему обязана. Поэтому и хотела увидеть его… объяснить… понимаете, очень многое не выскажешь в письме. Вы не сумеете переубедить Арлекина?
– Сомневаюсь, – покачал головой Карл. – Думаю, на сей раз вам придется довольствоваться тем, что есть.
– Вы считаете меня жадиной?
– В некотором роде, – признался старик, улыбаясь, чтобы смягчить резкость слов. – Разве сами не видите? Встретившись с ним, вы утратите редкостную и драгоценную свободу общения, почти невозможную между мужчиной и женщиной. Свободу говорить обо всем, ничего не стыдясь и не опасаясь.
Воцарилось долгое молчание.
– Еще один вопрос. Последний, – выдохнула она наконец. – Вам он нравится?
Ей снова удалось удивить его. Карл ожидал, что она попытается узнать, как выглядит Арлекин или еще что-нибудь, столь же банальное.
– Не знаю.
Прошло так много времени с тех пор, когда любовь или привязанность играла в жизни Карла какую-то роль, что он вообще позабыл о подобных эмоциях.
– Арлекин… крайне сдержан, замкнут. Думаю, вы единственная, кто близок ему. И… – Он разъяренно уставился на кофейные чашки и остатки струделя. – И больше я ничего не могу сказать. Разговор окончен.
Карл побаивался, что Корри, как все женщины, не смирится с отказом и попытается уговорить его. Ничего подобного. Больше она никогда не упоминала об Арлекине.
Прошел октябрь. Желтые листья устилали тротуары, ветер с каждым днем становился холоднее. Но в доме Бейера царило вечное лето. Корри наполняла воздух золотым сиянием. Какая радость работать с той, кто переходит с французского на итальянский с легкостью взмывающей в небо ласточки, кто инстинктивно понимает, что язык – такой же тонкий и чуткий инструмент, как музыка. Но все же Бейер боялся за Корри. Ее дарование огромно, голос изумителен, а техника с каждым днем улучшается как по волшебству, но изматывающий ритм, который она себе задала, непосильный труд могли сломить ее. Хватит ли у девушки силы духа и решимости устоять?
– Вы преступно молоды, – покачал головой старик, наблюдая, как она вонзает маленькие белые зубы в сочный кусок вишневого пирога, пропитанного ликером, – Я далеко уже не та, что была, – с чуть заметной горечью улыбнулась девушка.
Не знай Карл, что у нее попросту не хватает времени для любовников, непременно заподозрил бы, что в ее жизни появился мужчина. Правда, она совершенно не обращала внимания на свою внешность. Никакой косметики, простые платья, волосы сколоты на затылке строгим узлом. Возможно, какой-то негодяй уже разбил ее сердце. Ну что же, все к лучшему. Такого голоса нет ни у кого на свете. Некоторые канарейки поют куда звонче в темноте.
Девушка деловито слизнула последние крошки с пальцев и поднялась, словно напоминая о том, что ей некогда болтать о пустяках. Карл стряхнул с себя задумчивость.
