Екатерина Каверина - Цвета счастья
— Позови мне кого-нибудь, я хочу принять душ, — злясь, сказала Катя.
— Я сам помогу тебе, — ласково обратился к ней Сергей.
— Сколько раз тебе говорить, мне не нужна твоя помощь, мне ничего от тебя не нужно! — она яростно всплеснула руками, — Сейчас я позвоню маме, и к вечеру она прилетит ко мне, а ты можешь отправляться восвояси!
— Ну знаешь что! — все-таки не выдержал и вспылил Сергей, — Я старался щадить тебя, но ты ничего не слышишь или просто не желаешь слышать! Я никуда не уйду, я не позволю тебе самодовольно наслаждаться нашими детьми, словно они твоя собственность! Я тоже имею право и желание участвовать в их жизни, а, значит, и в твоей! Поэтому я остаюсь, можешь вызвать маму, кого угодно, но моего решения это не изменит.
— Да как ты можешь так говорить?! — закричала Катя.
— Что говорить?! — не уступал ей Сергей, — Сначала ты кувыркаешься в постели с моим заклятым врагом, а теперь строишь из себя невинность! Не нужно театральных представлений!
— С каким врагом? В какой постели? Да что ты вообще несешь? — плакала Катя, — И если ты считаешь меня такой мерзавкой, с чего ты тогда взял, что это твои дети? А? с чего?
— Не важно, — хмуро бросил Сергей.
— Нет, важно! Важно! Если тебе наплевать, то мне нет! Это дети того самого врага, с которым я, как ты выражаешься, кувыркалась, вот так-то! — издевательски засмеялась Катя.
— Не смей так говорить! — прорычал Сергей. — Это мой наследник, и ты не убедишь меня в другом.
— Наследник! Вот как называется твоя внезапно вспыхнувшая любовь к детям. Может быть, поделим их: наследника тебе, а девочку, как ребенка второго сорта мне! Больше ты ничего не хочешь?! — в пылу ссоры Катя выбралась из постели и стояла перед Сергеем, яростно буравя его своими изумрудными глазами.
— Прекрати! — он придвинулся вплотную к Кате и схватил ее за плечи. — Вначале ты льнешь ко мне, как кошка, чуть ли не признаешься в вечной любви, потом ведешь себя, как последняя тварь, а теперь еще и обвиняешь меня в чем-то. Я знаю, это мои дети, вчера ночью врач спросил меня, какой у меня резус-фактор, у меня отрицательный резус и редкая 4 группа крови, ты знаешь, в Самаре у тебя брали анализы — у детей такая же кровь, а у тебя 1 группа и положительный резус. Так что не нужно никакой экспертизы, дети мои.
Катя не успела ничего ответить на эту резкую отповедь, побледнев она медленно села на кровать и изо всех сил сжала похолодевшими пальцами одеяло — все оказалось иллюзией, Сергей ни на минуту не поддался чувству к ней, даже во время того поцелуя, он думал лишь о собственном наследнике, а ее рассматривал так, как досадный, но необходимый сосуд. Она ему не нужна, никогда не была нужна. Ну что ж, это не новость, Катя всегда это знала, она упала на подушку и тихо заплакала.
Сергей, опустошенный, стоял рядом, уже в который раз он все испортил. «Когда-нибудь ты убьешь то, что дорого тебе, как твой отец убил меня!» — его как будто вновь отдало тем жутким зимним ветром из прошлого. Не в силах больше терпеть, сжав голову руками, Сергей выбежал из палаты.
Итак, мама не приедет, в Самаре, в городе, из которого в Москву каждый день вылетает 14 авиарейсов, внезапно закончились билеты, причем на неделю вперед. Ближайшие дни и Новый год, который, несмотря на все отчаянные заверения в обратном, был самым желанным для Кати праздником, она проведет одна. Обидно и грустно! Хочется плакать, но сегодня она и так плачет слишком много, а ведь слезы — удел слабовольных неудачниц, а Катя вовсе не из их числа! Надо пытаться мыслить позитивно — итак, она переберется в свой номер в «Украине», наденет махровый халат, закажет торт «Прагу», чайник чая Эрл Грей и будет смотреть все дурацкие программы, которые только идут в новогоднюю ночь, и еще читать дамские романы. Да именно так, дамская проза под пошлые попсовые песни — протест против тонких японских хокку, фуа-гра и узких платьев Армани. Вот именно, лучше и не придумаешь!
Мама, наивная, хочет толкнуть ее в объятия Сергею, ей вдруг отказала всегдашняя прозорливость, ничего маме быстро надоест одной сидеть в пустой квартире, и она сама прилетит в Москву. Так или иначе, но жизнь наладится, а Сергей, Катя и сама понимала, что все будет непросто, вот это «непросто» и настало. Хорошо хоть проблемы в суде благодаря Герману Львовичу почти улажены, ну, а та глупая статья — когда Катя выйдет из декрета об этом все забудут. А вот она не забудет и сможет отомстить тем, кто это задумал, найти их и отомстить, — с этими несвойственными будущей матери мыслями Катя погрузилась в тревожный сон.
А Сергей снова не усидел дома, бросил все и примчался в больницу и, как прошлой ночью, стоял в тишине Катиной палаты и смотрел на ее такое родное лицо в лучах лунного света. Он обещал себе, что будет сдержанным, нежным, пусть и не ради Кати, но ради будущих детей, но все намерения летели к черту, когда Сергей видел ее. Спокойствия вообще не было среди тех чувств, которые он испытывал в Катином присутствии: страсть, нежность, даже ненависть, ярость и снова страсть, но только не равнодушие. Они начали ругаться с первой встречи, с той минуты, когда он пришел в себя в мексиканском госпитале, история повторилась, только теперь на больничной койке была Катя.
Он был уверен, что это его дети даже до того, как врач заговорил с ним про группу крови, просто знал это и все. Сергей пытался уверить себя, что не поддавался чувствам, а рассуждал здраво и рационально: будь это не его дети, стала бы Катя так яростно отрицать его отцовство? Окажись она той, какой Сергей ее представлял, разве не стала бы Катя притязать на его деньги, наследство и прочее? Но она же, наоборот, яростно твердила: «Мои и только мои!». Как будто это могло быть правдой, как будто не было тех ночей в тишине его спальни, в шелесте прибоя на Сардинии, в звуках пробуждающегося Лондона и даже в мерном гудении турбин летящего над Европой самолета.
Ему нужно со всем разобраться, убедить Катю в своем добром отношении (он называл это именно так), решить проблемы, связанные с ее работой, утихомирить этот нездоровый ажиотаж вокруг ее имени, а потом подумать о будущем. Может быть, тогда злое прошлое отступит, наконец. Ну а пока, он еще несколько минут посмотрит на нее, только коснется ее и поедет домой, еще совсем чуть-чуть.
— Катя, Катя, привет! — звонкий детский голосок ворвался в ее сладкие грезы, — Просыпайся, доктор сказал, что уже можно будить тебя! — настойчиво требовал все тот же голос. Катя улыбнулась, что за чудесный сон, ее дочь, белокурая, хрупкая фея, радостно тормошила свою маму, глядя на нее серьезными отцовскими глазами. Боже, да, это же не сон, а самая что ни на есть явь. Лиза Дорофеева, пританцовывая от возбуждения, стояла у Катиной кровати и тянула ее за руку.
