Преданная. Невеста (СИ) - Акулова Мария

Тарнавский тормозит перед забронированным за нами залом заседаний. Открывает дверь. Кивает, давая зайти первой. Это лишнее, не свойственное другим судьям, джентльменство. Но, мне кажется, о нас уже и так судачат. Здесь. В университете. Может даже попрошайка под судом. Вот и пусть. Если честно, почти пофиг.

Пока Тарнавский листает материалы, готовлю зал к рассмотрению дел. Зову первые по списку стороны.

Впереди дохуище работы. Просто до-ху-и-ще. Никто не уйдет домой в шесть. Мы уедем в лучшем случае часов в одинадцать. В машине закажем не самую вкусную, а самую быструю доставку. Вдвоем примем душ, чтобы быстрее. Займемся таким же быстрым сексом. Наедимся впервые за день и завалимся спать, чтобы завтра встать по раннему будильнику.

Но до этого еще нужно дожить. А пока вместе со стуком молоточка мы начинаем эстафету судебных заседаний.

В частности, сегодня мы слушаем "дело Смолина".

Работа над ним – чуть ли не самая трудоемкая часть нашего плана. С юридической точки зрения – это адские муки и ночи без сна. После возвращения материалов из апелляции и возобновления рассмотрения Слава вынес уже несколько определений вроде бы в «нужную» сторону. Он делает вид, что идет на уступки. Я по-прежнему остаюсь вроде как не использованным козырем на всякий случай. Собираю компромат.

Но по факту весь процессуальный путь к финальному решению должен выглядеть так, чтобы его нельзя было ни оспорить, ни сбить. Дело далеко не в одном спорном предприятии, ликвидация которого больше напоминает дерибан. Это дело, в какой-то степени, станет прецедентным. Только не в прямом юридическом значении. Оно определит практику и роли в дальнейших олигархических договорняках.

Каждое рассмотрение занимает у нас с судьей Тарнавским от пяти до пятнадцати минут.

Сегодня судья никого не щадит. Настроение у него не расшаркиваться. Стороны получают люлей и улетают готовить следующие ходатайства. А мы неумолимо приближаемся к моменту, когда в зал заходят стороны по тому самому делу.

И если сначала все кажется мне вписывающимся в ту самую рутину, то в один момент сердце сбивается. Раньше Смолин сюда не являлся. Ему и не надо. Но сегодня он здесь.

Я прячу свое удивление под маской деловитого чинуши. Если его присутствию удивлен Слава – это никак не распознать.

Тарнавский такой же. Стучит молоточек.

В стороны летят сначала вопросы. Потом – люли.

Смолин ведет себя тихо. Не лезет. Даже не скажешь, что особенно вникает. Только в какой-то момент опускает взгляд под стол, а через десяток секунд мне на телефон прилетает бесячее: "Выйдешь после нас. Пару слов хочу сказать".

Не выйти – не вариант. И даже вид не сделаешь, что не заметила сообщения.

Я отрываюсь от экрана и ловлю внимание Лизиного отца на себе.

Запрещаю себе злиться на Смолина. Хочешь? Выйду. Не вопрос.

Когда Тарнавский заканчивает заседание, встаю со своего места и подхожу к судье.

Опускаю руку на плечо. Наклонившись, на ухо шепчу:

– Я выйду…

– Зачем?

– Руслан попросил.

В ответ – тишина. А пространство вокруг густеет.

Не надо. Не злись. Все хорошо.

– Интересно, что скажет. — Подталкиваю Славу своей полуправдой к тому, чтобы отпустил. Хотя на самом деле, не особо интересно.

Я бы хотела прижаться к щеке любимого губами. Я уже волнуюсь из-за вздувшейся венки на виске. Но все это нельзя.

Однозначного ответа не дожидаюсь. Выравниваюсь, приглаживаю юбку и, не оглядываясь, выхожу из зала заседаний.

Прошу подождать участников следующего процесса, а потом на моем локте сжимаются пальцы.

Это лишнее. Совершенно не нужное.

Я поднимаю глаза и смотрю на Смолина предупреждающе. Мой взгляд должен читаться как: вы хотите, чтобы у людей возникли вопросы? Я не хочу.

Он, как ни странно, слушается. Пальцы разжимаются. Мужчина отступает в сторону, кивает, указывая направление, и я иду за ним за ближайший угол. Здесь не то, чтобы совсем уж безопасно, но ушей меньше. Это факт.

Я хотела бы сохранить дистанцию, но Смолин отдает предпочтение приватности разговора.

Приходится прижиматься лопатками к стене и стараться не дышать глубоко. Почему-то не хочу вдыхать его. Он как будто травит.

Но сказать, что волнует… Да нет.

Складываю руки на груди и сжимаю губы. Я играю недовольную его излишним вмешательством в мою безупречную работу шпионку.

– Это не могло подождать? Обязательно меня подставлять? – вздергиваю подбородок и смотрю в глаза. Окружившие меня влиятельные люди научили многому. В частности, навязывать свой тон. Свои правила. Я пытаюсь.

И не могу сказать, что попытка тщетная. Смолин хмурится. Изучает внимательно.

– Что ему сказала?

– Что в туалет приспичило.

Кивает. Снова молчит недолго.

– Я недоволен, Юля. – Сердце ускоряется. Но на лице это никак не отражается. В стенах суда я чувствую себя безопасно.

– Чем?

– Ты включила игнор. – Несдержано фыркаю. – Звезду поймала. Это я должен ловить тебя в суде?

Обидные слова выводят на эмоции. Ему нужна послушная кроткая крыса. А я уже дождаться не могу, когда смогу рассмеяться в лицо.

– У меня много работы.

– Не больше, чем у меня. Я время как-то нахожу.

– Я объясняла, что Тарнавский ревнивый. Он постоянно следит за моими передвижениями. Вы хотите, чтобы он меня к вам приревновал или чтобы начал копать и все понял?

Я знаю, что звучу убедительно. Возможно, этим и бешу. Лицо Смолина сохраняет прохладное, требовательное выражение. Я читаю в глазах, что он сдерживается. Только понять не могу, зачем ему личные встречи. Или не хочу понимать.

– Вы позвали меня, чтобы полюбоваться? – продолжаю играть в нарванность и недовольство. В последнее время Юля для него именно такая. Поймавшая звезду удачливая шпионка, он прав.

– А если так?

От неожиданности теряюсь. Дыхание сбивается. Даже взгляд увожу. Ч-ч-черт. Соберись, Юля.

Возвращаюсь к мужскому лицу. Улыбаюсь.

– Мне приятно. Но у меня работа. Мне уже возвращаться…

Он даже не дослушивает. Из-за угла до нас доносится новая серия оживившегося галдежа, а Смолин отталкивается локтем от стены у меня за виском. Делает шаг ближе. Сжимает мой локоть и склоняется своим лицом к моему.

– Завтра в семь на точке, моя деловая. Надеюсь, поняла. Если я говорю, что нам с тобой что-то нужно обсудить лично, значит…

Только и у него договорить тоже не выходит. В мужское плечо прилетает настолько сильный толчок, что его ощущаю даже я.

Перевожу взгляд. В грудной клетке рождается неуместный, но такой искренний смех. Я его еле сдерживаю.

Смолин по инерции делает несколько шагов от меня. Тарнавский, изображая удивленный вид, смотрит сначала на отошедшего мужчину, потом на меня.

Он играет великолепно. Ни следа недовольства, злости, бешенства. Чистое удивление.

– Сорри, не заметил, – притворяется, что просто мимо проходил, а тут под ногами мы — жалкие людишки. Все превосходство Смолина надо мной осыпается грудой кирпичиков к его ногам.

Лизин отец подает моему судье руку, тот мотает головой, с сожалением сжав губы.

– Нельзя. Отвод дадут. Мы же отвод получить не хотим, правда?

Рука Смолина повисает вдоль туловища. Я наблюдаю за этим, тихо переживая дикую эйфорию.

Не могу сдержаться от того, чтобы не протранслировать Руслану взглядом «я же говорила». Делаю это, продолжая прижиматься к стенке.

– И помощницу мою не отвлекайте, пожалуйста. Руслан… По-батюшки как?

– Викторович.

Мой Слава даже не слушает. Отмахивается и смотрит на меня. Мне кажется, пересчитывает волоски. А я люблю его так, что… Умерла бы за него. Без сомнений.

– У нас перерыв Юлия Александровна. В кабинет за мной.

Кивает в сторону нашего кабинета. Разворачивается и идет туда первым.

Я, прежде чем посеменить за ним, быстро подхожу к Смолину и, смотря в лицо глазами подневольной овцы, шепчу: