Джанет Дейли - Маскарад
Эмиль сбросил бумаги со стола.
– После того, что ты сделал, негодяй, тебе не жить!
– Возможно. Но моя смерть – от чьей бы руки я ее ни принял – не изменит одного обстоятельства: Жан-Люк, несмотря ни на что, останется моим сыном. И пусть он носит вашу фамилию. В его жилах все равно течет кровь Донованов.
На этом спор прекратился. Эмиль Жардин с трудом поднялся из-за стола и, тяжело опираясь на палку, пошел к двери.
Донесшийся с улицы автомобильный гудок вернул Реми к действительности.
– Значит, Броуди подарил «Кресент Лайн» своему сыну… Но тогда нельзя сказать, что Эмиль Жардин украл у него компанию!
– Формально нельзя, а по сути можно, – заявила Нэтти, вставая с кресла.
– И что потом случилось с Броуди?
– В августе того же года он умер.
Реми содрогнулась, вспомнив угрозу Эмиля.
– От чего? Неужели дедушка Адриенны…
– Это никому не известно, кроме Эмиля и самого Броуди. Ходили слухи, будто бы Броуди свела в могилу желтая лихорадка. Может, оно и так. Летом пятьдесят третьего года в Новом Орлеане разразилась страшная эпидемия, такой больше никогда не было. Кто говорит, погибло пятнадцать тысяч жителей, а кто – и все двадцать. В ту неделю, когда умер Броуди, болезнь выкосила около тысячи шестисот человек. Покойников не успевали хоронить, властям было не до бумажек, поэтому никакого свидетельства, в котором бы указывалась причина смерти Броуди, никто не выдал. К тому моменту в городе уже не хватало могильщиков, и гробы ставили друг на друга, словно ящики на складе. А потом вообще стали сбрасывать трупы в общие могилы. Так что, где похоронен Броуди, до сих пор неизвестно. Да… ужасные были времена.
– А Адриенна осталась жива?
– К счастью, их семейству удалось избежать гибели. Они, как всегда, уехали из города первого мая, до начала эпидемии. Но Адриенна, конечно же, знала, что творится в городе. Тогда вся страна только об этом и говорила. Люди из разных уголков присылали в Новый Орлеан еду и деньги. – Нэтти немного помолчала и продолжила: – Замуж Адриенна так и не вышла. И до самого своего конца носила траур. Люди считали, что по брату, но я думаю, и по Броуди тоже. В день Всех Святых она приносила цветы на братские могилы – бедняжка ведь не знала, в какой именно похоронен Броуди. Старый Эмиль наверняка был недоволен, но Адриенну это уже не заботило. Лихорадка доконала и отца Мэлона. А спустя пять лет Горация Тейта тоже не стало: он решил навестить своих родных в Сент-Луисе, поплыл по Миссисипи на пароходе, а там взорвался котел.
– В результате распоряжаться имуществом сына пришлось Адриенне.
– Да, и Эмиль скрепя сердце взял бразды правления в свои руки. А во время гражданской войны, когда северяне устроили блокаду, старик сколотил на перевозках грузов приличное состояние. Да он за один рейс умудрялся заработать полмиллиона долларов, представляешь? А ведь война продолжалась целых четыре года, и каждый корабль делал по пять или даже по десять рейсов в год! Большинство южан война разорила, а старый Эмиль Жардин разбогател. Верней, не Эмиль, а Жан-Люк, потому что старик толком не успел этим попользоваться. Он умер в семидесятом году, когда Жан-Люку стукнуло восемнадцать.
– Выходит, Жардины нажились на чужом горе… – задумчиво прошептала Реми. – Но как об этом узнал Коул? Наверное, раскопал дарственную Броуди, а может, нашел и какое-нибудь упоминание о его смерти…
Однако это все равно не объясняло, зачем Коул вытащил на свет Божий портрет Донована и повесил его вместо портрета дедушки Эмиля. Он же не мог не понимать, что ее родные – особенно отец – будут расстроены! Чего добивается этот человек? Зачем ему ссориться с Фрезером Жардином?
– Ты по-прежнему хочешь принять душ и переодеться? – спросила Нэтти.
Реми кивнула, думая о своем.
– Тогда я принесу чистые полотенца.
Нэтти отправилась за полотенцами, а Реми, снова охваченная непонятной тревогой, заметалась по комнате. Она распахнула стеклянную дверь и вышла на балкон. Две магнолии, словно часовые, стояли на лужайке перед входом в дом. Эти деревья Броуди посадил когда-то по совету Адриенны…
Реми приблизилась к изящной балконной решетке и рассеянно скользнула взором по лужайке, металлической ограде и тихой улочке, к которой был обращен фасад дома.
У бровки тротуара стоял ярко-синий пикап. За рулем сидел человек необычной внешности.
«Надо же, какое странное сочетание! – подумала девушка. – Волосы черные как смоль, а борода совершенно седая…»
Человек что-то записывал. Наверное, коммивояжер, решила Реми. Неожиданно бородач поднял голову, и Реми поспешно вернулась в комнату, опасаясь, как бы он не принял ее любопытный взгляд за приглашение поддержать коммерцию.
Когда Реми вошла в комнату, ее взор невольно упал на старинную кровать. Наверное, после смерти деда Адриенна и Жан-Люк переселились сюда. Как, должно быть, несчастную женщину тревожил призрак Броуди, если он даже ей, Реми, спустя столько лет не дает покоя!
Неожиданно перед ее носом появилась ярко-розовая ладонь.
– Эй! Очнись! – замахала рукой Нэтти.
Реми оторопело заморгала.
– Прости… Я тебя не заметила.
– Вижу, – сухо сказала негритянка. – В общем, так: полотенца лежат на полочке, а твой халат висит на двери.
– Спасибо, – словно эхо откликнулась Реми.
– Да что с тобой, детка? – изумилась негритянка. – Ты как будто в транс впала.
– Я думала об Адриенне… ведь она так любила светскую жизнь и искренне жалела свою незамужнюю тетю Зизи. И все же повторила ее незавидную судьбу. Откуда только у нее силы взялись?!
– Эх, милая, – мудро и печально улыбнулась Нэтти. – Женщина похожа на чай в пакетике: пока его не опустишь в кипяток, нельзя определить, крепкий он или не очень.
Реми рассмеялась, однако ее так и не покинуло чувство, что рядом, может быть, совсем близко притаилась беда.
20
Музейный комплекс на Джексон-сквер явно не был тем местом, куда подсознательно стремилась Реми. По крайней мере, придя туда, она не почувствовала никакого душевного трепета. Сейчас она стояла у телефона в служебном помещении, куда не допускались посетители музея, и, рассеянно наматывая на палец витой провод, разговаривала с Гейбом.
– Если тебе не хочется ехать в музей, – сказал Гейб, – то оставайся дома. Ты сегодня так рано встала.
– Да я тебе из музея звоню.
– Правда? – Гейб был неприятно удивлен. – А я думал, ты зайдешь за мной в половине третьего и мы поедем вместе…
– Я собиралась к тебе заехать, но…
Реми до полудня бесцельно слонялась по дому и чуть с ума не сошла от скуки. Потом позвонил брат, который спешил ей сообщить, что ему наконец-таки удалось отговорить отца от идеи отправить Реми в психиатрическую клинику. В разговоре она случайно обмолвилась, что хочет сходить в музей, и Гейб вызвался составить ей компанию. Реми не возражала, но, попрощавшись с братом, решила поехать туда одна, чтобы никто не отвлекал ее посторонними разговорами и она могла бы спокойно оглядеться, покопаться в памяти, разобраться в своих впечатлениях.
