Мария Воронова - Уютная душа
Таня фыркнула.
— Да, да, не зарекайтесь. Неизвестно, какая блажь придет вам в голову в пятьдесят лет.
— Яков Михайлович, я хотела попросить… Не знаю, как это можно сделать, ведь отпуск мне еще не положен. Может быть, авансом? Я понимаю, что вы не обязаны…
— Говорите толком. Конкретно и четко, что вам надо.
— Мне пришла повестка на сборы. Две недели.
— Спустите ее в унитаз, — посоветовал Розенберг.
— Нет, я должна ехать. Вы, конечно, не обязаны отпускать меня, но я думала, если за свой счет… Дело к лету, операций меньше становится. Но это вам решать. Думаю, если что, замену мне вы легко найдете.
Форрест выпустил дым и посмотрел на Таню с удивлением и некоторой опаской.
— То есть ради идиотских военных сборов, на которые никто и никогда не ездит, вы готовы потерять, не скажу интересную, но достаточно денежную работу?
— А что делать? Это мой долг.
Розенберг задумчиво покачал головой, а потом сказал:
— Ладно. Сообщите администратору, с какого по какое вас не будет. А лучше покажите ей вашу повестку, чтобы она знала, что вы не прогуливаете, а исполняете воинский долг. А я, так и быть, раз уж буду отсиживаться в глубоком тылу, погашу свою задолженность перед Родиной тем, что сохраню вам зарплату за этот период.
Таня для приличия поотнекивалась, но душа ее ликовала. Две недели она будет обретаться на казенных харчах, зарплату получит, но не потратит! Можно будет ванную кафелем обложить!
Миллер отсыпался после дежурства. Всю ночь он принимал больных, оперировал огнестрельное ранение в живот, еле спас человека, а когда в четыре утра изготовился нырнуть в постель, притащилась безумная мамаша, решившая, что у ее сыночка двадцати лет от роду разыгрался холецистит. Миллер развеял ее страхи, подмигнул сыночку и понял, что сон пропал. Да и не было уже смысла ложиться — до конца смены оставался всего час. Сдав дежурство, он поехал домой, где без сил рухнул в койку.
Проснулся внезапно, с сильным сердцебиением и ощущением страха, и не сразу понял, что его разбудил телефонный звонок.
— Да! — рявкнул он в трубку.
— Привет, старик! — Спросонок бодрый голос Розенберга показался ему очень противным. — Как жизнь?
— Была нормальной, пока ты не позвонил. Я сплю, Яш, и ни черта не соображаю после дежурства. Давай вечерком созвонимся!
— Я в две минуты уложусь. У моей Милки роман, ты в курсе?
— Нет. А почему я должен быть в курсе? Ведь не со мной же у нее роман.
— С твоим Чесноковым.
— Ну знаешь, могло быть хуже. Чесноков — телок такой, добрый, медлительный. А вообще человек порядочный.
— Короче, я думаю, пока не надо афишировать наше финансовое положение. Нашего дома он не видел…
— А как же он ее провожал?
— Миллер, ты устарел, как мамонт. Милка же на машине, она сама его домой возит. А тачка у нее барахляная, я специально такую купил, чтобы не жаль было бить, пока она нормально ездить не научится. Надеюсь, ты не рассказывал ему о состоянии наших дел?
— Успокойся, не рассказывал. Ладно, я понял, Чесноков не должен знать, что она богатая невеста. Все? Можно спать дальше?
Розенберг тяжело вздохнул в трубку:
— Нет. Милка считает, что он вот-вот ей предложение сделает. И она готова согласиться, представляешь? А мне что делать? Это же такая ответственность! Я же должен пристроить Милку в лучшем виде. Чтобы Ольга Алексеевна порадовалась.
Он часто говорил о жене как о живой.
Миллер потихоньку проснулся, сел на диване и энергично потер глаза.
— Извини, друг, но у тебя со страху за Милку мозжечок набок съехал. Попей таблеточки, а если не поможет, придется оперировать. От меня-то ты чего хочешь?
— Встретиться с тобой хочу, баран! Чтобы ты мне про этого своего Чеснокова все, что знаешь, выложил. Ясно тебе?
— Ясно.
— Ко мне на работу завтра можешь часа в четыре приехать? Посидим, коньячку попьем…
Что оставалось делать бедному Миллеру? Немного поворчав для порядку, он согласился.
Между тем сон ушел окончательно. Надев махровый халат, Дмитрий Дмитриевич отправился на кухню.
«Как быстро прошла молодость! — думал он, насыпая молотый кофе в турку. — Вот уже и дети друзей заводят романы…» А он все один, все мечтает о любви и счастье… Всю жизнь он гонялся за призраками. Ученые звания, признание коллег казались ему очень важными вещами, он добился их, но, добившись, понял, как мало они стоят. Он покорял вершину за вершиной только для того, чтобы убедиться, какая на них пустота. Считая себя великим человеком, он мечтал о великой любви, и женщина, казалось ему, должна быть ему под стать. Да, молодость прошла в погоне за химерами, пока не выяснилось, что счастье — это Таня и работа в районной больничке. Хотя он мог понять это гораздо раньше, жениться в двадцать лет на уютной, доброй девушке и уехать в деревню. А на свежем воздухе и мама, может, оправилась бы… Больная мать и малолетняя сестра послужили бы ему надежной гарантией от неудачного брака — за жениха с таким приданым пошла бы только самоотверженная, трудолюбивая и любящая девушка. Возможно, Миллер и не любил бы ее так страстно и мучительно, как Таню, но пережитые вместе трудности сблизили бы их так, как не может никакая любовь.
А теперь, конечно, время упущено. И остается только с этим примириться. Лучший способ сохранить душевный покой — не терзаться об утраченном, а радоваться чужому счастью. Вот у Милки роман со Стасом Чесноковым, дай Бог, чтобы у них все срослось… А Миллер всегда сможет дать им хороший совет, помирить, словом, стать для влюбленных эдаким добрым дядюшкой.
* * *Он сменил обувь, надел халат и открыл дверь в операционное отделение. Администратор сказала ему, что Розенберг где-то там. Чувствуя себя неуютно, Миллер оглядел коридор, прикидывая, в какую дверь толкнуться. Без операционного костюма, колпака и маски не хотелось вламываться в операционную.
Он осторожно приоткрыл дверь в моечную, надеясь получить у сестер более точные сведения о местонахождении Розенберга. В маленькой комнате оглушительно шумела вода, и худенькая женщина мыла под краном инструменты, стоя к нему спиной.
Сердце почему-то забилось сильнее, и Миллер не отрываясь смотрел, как она сосредоточенно трет зажимы, сутулясь и приседая от усердия.
«Почему мне так приятно смотреть на нее?»
И тут она обернулась…
— Таня! Вы?!
— Дмитрий Дмитриевич!
Они бестолково шагнули друг к другу, потом так же бестолково отпрянули, пряча руки за спину и делая вид, что вовсе не хотели обняться.
— Таня… — тихо повторил Миллер.
Красная, с пылающими щеками, она опустила глаза и снова схватилась за инструменты, но руки ее подрагивали, а вода брызгала во все стороны. Она досадливо кинула зажим обратно в раковину и закрыла кран.
