Светлана Борминская - Цыганочка с выходом
Мазут с Саркисом увидели все и ретировались, впрочем, обыскав одну комнату из трех, но ничего особенно ценного не нашли, за исключением кошелька с полутора тысячами рублей в сумочке Нины Ивановны. Серьги и кольца они с нее снимать не стали. Подтвердили, что Горностаев Д.И. лежал на полу головой к батарее и не шевелился.
— Увидели и ушли, и ничего мы не поджигали! — добавил Саркис, а Мазут подтвердил.
После разговора с Татьяной Дубининой выяснилось, один из визитеров остался с ней в квартире, другой — с Виктором Дубининым, ее мужем, вернулся в Красноуральск, потом произошла та самая авария с Соболем.
Почему они не пробовали обратиться в милицию?..
Из вышеприведенного, по-моему, это становится ясно.
К тому же Виктор Дубинин перед отъездом сказал жене:
— Этот человек будет охранять тебя…
„А сам боялся их… я это видела“, — вздохнула Таня Дубинина.
Видимо, его заставили это сказать…
НАТАШАИзумленное тяжелое лицо идиота . Он склонился и лег мне на голову, потом сполз, я не могла дышать, мне в рот сперва забились его брюки, рубаха, потом потная шея и мокрые, хоть выжимай, губы, слюни с запахом…
— Ай, не надааа!.. — кое-как выкрикнула я и вырвалась из-под липких цепких губ, впивающихся в меня…
Я проснулась в слезах. Мне приснился покойный мальчик, сын Нины Ивановны, которой уже нет. И его нет.
— Зачем мы приехали сюда, Господи? — горько заплакала я. — Зачем? За бедой? Ты знал, Господи, что с нами будет?.. Эх, ты-ы…
Букет засохших ландышей в граненом стакане, комната Анны Львовны поражала своей изысканной бедностью. Кровать с железными спинками, на которой я спала, стол, стул, шкафчик с кривой дверкой… И толстый тюль топленого цвета на длинном крестообразном окне. Глафира спала на своей подушке у стены и дышала алыми губками.
— Пойдем в шашки сыграем? — старушечья голова в проеме двери подмигивает одним глазом. — Не спи, еще рано, чего ночью делать будешь? Опять ходить?
— Сейчас, Анна Львовна, — я села на кровати и потерла двумя руками лоб.
— Не расстраивайся, все образуется, вот увидишь, я знаю, — сказала Анна Львовна, и я ей почти поверила.
А на следующий день!..
На задворках трех „сталинок“ стоит котельная. Там Дима поставил нашу „Газель“, на которой мы приехали в Полежаевск.
Я подошла к машине проверить, цела ли она? Вроде никто не забирался, двери и окна целые, ключи были у Димы, а мне просто хотелось посидеть в ней и вспомнить, как мы ехали сюда, но я постояла, прижавшись к синему мятому боку, и пошла обратно к подъезду.
И тут я увидела его. Моего мужа. Диму. Он шел ко мне со стороны дороги и… дошел.
Срок задержания предварительного следствия не должен превышать двух месяцев, и Диму выпустили. Обвинение предъявлять не стали. Здоровье раненого Димой милиционера резко пошло на поправку, в общем, не обошлось без чуда в этом деле. Оправданием послужило то, что капитан Виноградов был одет в тренировочные штаны и клетчатую рубашку, когда с криком:
— Сигнал „К штурму!“ — вбежал в распахнутую квартиру Сидоровых-Гильзаби!
Дима. Он пришел в ту ночь — меня нет. Вещи раскиданы… Убили? Ограбили? Или взяли с собой? То, что я в роддоме, он естественно, не знал. Пустая квартира. Мазута с Саркисом нет. Никого.
Пошел к Тане Дубининой. Но увидел, что дверь Нины Ивановны не заперта, забежал, увидел мальчика, тот лежал в прихожей. Услышал крик, вбежал в кухню — там кипел бак с бельем, в комнату — там мужчина душит женщину, хотя поза была похожа на любовное соитие, если бы не руки на шее Нины. Помнит, как боль расколола голову напополам, потом, как очнулся и лежал на полу, пахло дымом, встал, набрал 02, что-то сказал в трубку. Машинально схватил топор с пола, кое-как спустился вниз, в квартире на первом этаже опять никого не было. Пустая квартира с открытой дверью и разбросанными вещами. Снова поднялся наверх, видимо, тогда его видели идущим по лестнице с топором…
Помнит, как в квартиру вбежал какой-то мужик с пистолетом, и он кинул в него топор. Попал в шею. То, что это был милиционер… не знал. Его стали бить.
Все.
МЕШОК ГРЯЗИАнна Львовна помахала нам ручкой из окна. Мы уезжали.
Черно-белые пейзажи домов, улиц, и черно-белые люди вокруг. Все плохое закончилось, а глаза отказывались это замечать.
Мы оставили этот город с его гигантским „УДОВЛЕТВОРЮ!“ на заборе промзоны и там, за пределами наша жизнь, может быть, снова обретет цвет.
Машина нагрелась от солнца. На нее никто не покусился и не посягнул ввиду явной дряхлости, хотя следы гвоздя или отвертки на замках и чей-то невыносимый запах все-таки присутствовали.
Кто-то, все-таки, ночевал в ней и не раз, но взять в ней все равно было нечего, кроме разве засаленной подушки Мурадым-аги, которую мы так и не удосужились выкинуть еще в пути, нас просто завертела жизнь, люди и много чего еще…
Дима держал Глафиру, я двумя пальчиками взяла этот вонючий мешок и кинула его в кусты, но не попала.
— Тяжелая какая подушка, — поморщилась я. — Грязи…
Дима, как мяч пнул подушку ногой — она взлетела в воздух и взорвалась!.. Из нее вместе с перьями посыпались деньги, деньги, деньги!..
Было жарко, светло и солнечно… Только что здесь шли мамы с колясками, носились на велосипедах дети, и кто-то истошно вопил из кустов:
— Смотри-и-и!.. Он идет! Прячься!..
Я оглянулась. Что-то там торчало красное из черемухи… И вот из засаленной подушки летний ветер разносил купюры с лысым черепом американского президента, потом с прилизанной челочкой и, наконец, — со слащавой физиономией в галстуке. И — никого вокруг!
Время словно остановилось.
Провал временной все тянулся и длился, пока мы лихорадочно собирали выпавшие и летающие в воздухе деньги, я — в подол сарафана, Дима — просто в руки.
Мы покидали этот город через полчаса.
Провал во времени куда-то отошел в сторонку, и из-за кустов снова кто-то истошно завопил:
— Смотри-и-и!.. Он идет! Прячься!
Я оглянулась, „Газель“ качнуло, и мы покинули Полежаевск навсегда.
— Желаю тебе жениха хорошего, пять дочек и денег мешок! — обычно напутствовала меня, начиная с 8 лет, тетя Варя Тимохина, когда я помогала донести ей воду с колонки. Наша ближняя соседка в Сапожке.
„Вот ведь, исполнилось“, — вздохнула я и выпустила подол из рук. Деньги упали на пыльный резиновый пол фургона, шевелясь, как живые мыши. Одна денежка даже пискнула…
ЭПИЛОГ от НАТАШИ— Дочка! Цыганочка! Приехала-а-а-а!!! — крикнула моя бабушка, встречая нас на перроне вокзала. Фургон наш развалился, лишь только мы подъехали к Уралу. — А где — твой-то? — принимая на руки Глашку, бабушка оглядывала всех выходящих из поезда. На пятачке перед старым вокзальным зданием с золотыми буквами „Сапожок-на-Оби“ сидели голуби и две вороны.
