Пат Бут - Майами
Дыхание Роба с дрожью вырвалось из легких, когда он сдался. Его сердце раздирал конфликт. Но в теле никакого конфликта не было. Его губы были священным таинством. Он погрешил бы против природы, если бы отказался от них. Он наклонился к ней. Ее лицо было так близко, ее красота так дразнила его, здесь, на краю. Он хорошо чувствовал теперь ее запах. Ее аромат наполнял его сознание — сладкий, манящий, потрясающий чувства и выпускающий их на свободу, в опасный, удивительный мир, где ничего не контролировалось, ничего не было верного и определенного. Он попытался что-то понять, за секунды до того, как стало бы слишком поздно. Это неправильно. Это безумие. Непорядочность. Он даже не знал эту девушку. Она незнакомка. Они на людях, на приеме. В любую минуту кто-нибудь мог появиться здесь и их увидеть… однако голова его клонилась к ней, сердце замирало.
Она улыбнулась ему, и на миг Роб увидел сам себя, и его бесконечная дилемма отразилась в его глазах. Они встретились десять минут назад, но она уже проникла в его душу, смеялась над теми лужицами вины, которые там увидела. Ока знала все о его старательно подавлявшихся чувствах, о его боязни собственной чувственности, о всеохватной любви к Богу, что вносила беспокойство в его душу даже тогда, когда давала ему покой. Для этой красотки, знавшей подоплеку его жизни, Роб Санд был открытой книгой, и с дрожью восторга и ужаса он понял это. И теперь ее губы растворяли его сомнения и вели к еще большему экстазу. Он закрыл глаза, словно темнота могла укрыть грех. Это усилило ее аромат, но она все еще медлила и не касалась его.
Она замерла возле его губ, и он почувствовал вечерний бриз на своем плече, нежную струйку ее дыхания у своего рта. Он позволил бы ей сделать это. Он не сопротивлялся. Но она удерживала себя. Если она возьмет на себя инициативу, то он останется невинным. Однако его сердце колотилось о грудную клетку, а он твердил себе, что это ложь, которой нельзя верить. Теперь, в темноте, начинала зарождаться паника. Он хотел поцелуя. Могла ли она дразнить его сейчас, на этом краю интимности? Он открыл глаза в ее улыбку и подвинулся на те миллиметры, на которые ей и было нужно.
Ее губы оказались пересохшими, но и его тоже. Они терлись друг о друга робко, нервно, притворяясь, что у всего этого может оказаться целомудренный исход. Их уста повстречались для спокойного изучения друг друга, однако дрожь возбуждения уже просочилась струйкой сквозь их тела. Она высунула язычок и коснулась его. Влажный и чудесный, он проник сквозь его задрожавшие губы, покрыв их влагой. Ее язык ударился об его зубы, твердый, любопытный, и Роб громко застонал, когда ощутил его вкус. Она подняла ладони и обхватила его щеки, а он протянул свои, как бы защищаясь от нее, их пальцы нежно повстречались в этой стыдливой прелюдии назревавшей бури. Они прижались друг к другу, жаждущие испить один другого, утонуть во влажной страсти. Роб почувствовал радость, когда мысли ушли прочь. Его рассудок померк. Тело одерживало верх. Он попал в простой мир сложных удовольствий. Наконец он стал свободен и мог чувствовать свои желания, и его рот пил девушку, освободившую его. Кровь бешено неслась по венам, клокоча и пульсируя. Лайза простонала в его губы, когда ее язычок вторгся к нему, и он ответил своим поцелуем, используя силу своих рук, чтобы привлечь ее в него, с силой врываясь своим языком в ее рот в необузданном порыве страсти. Она отпрянула при его натиске, он наклонился над ней и, отталкивая ее голову назад, со всей жадностью своего желания обрушился на нее. Зубы клацнули, языки прижались, и приливы слюны слились воедино, когда они сражались, чтобы глубже проникнуть в тела друг друга, чтобы нежиться и роскошествовать в жаркой и влажной интимности. Не осталось ни стыда, ни боязни, что их обнаружат. Мир ушел от них прочь. Реальным оставался только поцелуй.
Она сама оторвалась от него, толкнув в грудь руками и выгнув шею. Пот поблескивал у нее на лбу в угасавшем вечернем свете. Ее влажные губы, скользкие от томления, приоткрылись. Грудь, тоже покрытая влажным сиянием, в восторге и возбуждении вздымалась под хлопковой тканью ее абсолютно черного платья.
— Не здесь, — шепнула она.
На краткий миг вернулась реальность, вонзившись кинжалом в бархатную магию страсти.
Они все еще стояли на коленях, держались за руки, сгорали от ужасного желания, но теперь требовалось принять решение.
Огромный дом, возвышавшийся за ними, был залит светом в сгущавшейся темноте. Дальше, влево, сияющий океан мягко бился волнами о берег. Но там, вправо, было уже темно. Теннисный павильон не был частью праздника. Роб поднялся. Он потянул ее за собой, и она улыбалась ему улыбкой сообщницы, любовницы. Он шел быстро, ведя ее за собой в сумерках, и молился какому-то языческому божку, какому-то чужому богу, чтобы эти минуты длились вечно. Впереди смутно темнели очертания здания, его каменные колонны толщиной с дерево. Он провел ее по ступенькам веранды, они пробирались мимо шезлонгов и столиков, где «зрители» обычно потягивали чай со льдом. Двойные двери не были заперты. Он обернулся, чтобы взглянуть на нее. Она стояла в лунном свете, и ее лицо горело совершенством. Она двигалась с естественной грацией, откинув назад голову и позируя так, как умела делать только Лайза Родригес. У него перехватило дух, чего она и добивалась, и ее рука стиснула его руку, словно пообещав себя ему.
Его пальцы зашарили по дверной задвижке. Внутри него не осталось воздуха. В горле пересохло, желудок сжался в клубок, более тугой, чем петля висельника. Он никогда еще не чувствовал ничего подобного. Медленное блаженство Божьей любви было спокойным, мягким. А тут неистовое, редкостное и радостное возбуждение огненной битвы, сражение за высшее блаженство здесь, теперь, а не в той жизни, что за порогом смерти. Он старался сделать глоток. Он старался держаться на плаву в ревущей адреналиновой реке, что с шумом неслась внутри него. Он старался не думать об огромной, пульсирующей части его, боровшейся с плотной материей его трусов.
Она стояла совсем близко от него в лунном мерцании. Ее запах вливался в его ноздри. Рука нежно протянулась к его ягодицам. Вот он нашел защелку, и внутри их встретила уютная роскошь теннисного павильона Мери Макгрегор Уитни. Просторная и мягкая софа, обитая ситцем, царствовала в комнате. Слева находились душ и сауна. Справа мраморная мозаичная ванная и кабинки мистера Стима. В задней части помещения, под высоким окном, окаймленный двойными пальмами, стоял мраморный стол для массажа, мраморный цоколь которого выглядел так, словно приплыл через столетия из Сената в Древнем Риме.
Он повернулся к ней. Сейчас шла не его игра. Она стояла и глядела на него, оглядывая с ног до головы, потом медленно улыбнулась. Его грудь вздымалась. Ноздри трепетали. Он все еще держал ее за руку — ладонь горячая, хватка неровная, то слишком жесткая, то слишком мягкая, в ней чувствовалось отчаяние неопытного любовника. Но уже по напрягшейся ткани его штанов она могла видеть его бешеное желание. Он стремился к ней, жаркий и большой, и более умелый, чем его владелец мог предполагать своим незрелым умом. Она вздохнула, наслаждаясь этим моментом. Он стоял перед ней — нежданный, незаслуженный, но такой желанный. Разумеется, костюм на нем был ужасен. Слишком тесный, слишком новый и слишком, слишком дешевый, но это делало его даже лучше. Это говорило ей, что Роб Санд мало смыслил в тех вещах, в которых разбиралась она, не нуждался почти ни в чем из того, в чем нуждалась она, за исключением самой важной вещи вообще. Она шагнула к нему, встала рядом, очень близко, и ее груди расплющились о грудную клетку Роба. Она обвила руки вокруг его тонкой талии и шепнула.
