Риза Грин - Девять месяцев из жизни
– Это, наверное, ошибка, – хнычу я. – Вы ничего не напутали?
Но она уже идет к следующей пациентке и, не поворачивая головы, кричит мне в ответ:
– Нет, ничего не напутала! Подождите доктора Лоуенстайна в третьем кабинете.
Послушно иду в третий кабинет, там уже сидит Эндрю с журналом «Пипл» четырехмесячной давности.
– Ну и как? – беззаботно спрашивает он. Я мрачно мотаю головой:
– Не хочу об этом говорить.
Три килограмма двести восемьдесят граммов. У них, наверное, весы сломаны. Теперь никаких бутербродиков и фруктов на ланч. А перед осмотром буду есть только белковую пищу.
Я взгромождаюсь на смотровое кресло, задираю на животе рубашку и жду доктора Лоуенстайна. Через десять минут он впархивает в кабинет с моей картой в руках.
– Всем привет, как у нас дела? – говорит он и, подойдя к креслу, целует меня в щечку. Первый раз встречаюсь с доктором, который приветствует пациентов поцелуем в щечку, но делает он это каждый раз. Наверное, это особый лос-анджелесский шик.
– У нас все прекрасно, – говорю я. – Но мы умираем от нетерпения: покупать нам куклы или машинки.
– Ну что ж, сейчас мы все узнаем. – Он смотрит в мою карту, потом поднимает брови и смотрит на меня: – Три килограмма двести восемьдесят граммов?
Услышав это, Эндрю тоже смотрит на меня, и мне приходится делать строгий жест пальцем.
– Я не уверена, что у вас весы в порядке. Я за собой очень хорошо слежу. Я хожу на занятия четыре раза в неделю и ем совсем мало, – поворачиваюсь к Эндрю за поддержкой: – Я ведь слежу за собой, правда?
Эндрю энергично кивает:
– Она очень за собой следит. Все, что она ест, кроме обычной еды, – это каша или хлопья. Ты ведь «Тотал» ешь, да, зайка?
Я киваю.
– Две миски хлопьев «Тотал» в день. Я их ем вместо витаминов – меня от витаминов тошнит. – Доктор Лоуенстайн кивает мне, показывая всем своим видом, что слышал такое миллион раз. – А потом, это же не одна я столько вешу. Ребенок, я полагаю, тоже растет, вот и получаются эти несколько сотен граммов.
– Ваш ребенок сейчас размером с компьютерную мышь. А весит он примерно триста граммов, – ухмыляясь, говорит доктор Лоуенстайн, закрывает мою карту и кладет ее на стол. – Поймите, Лара: кто-то набирает больше веса, кто-то – меньше. Мы не можем контролировать свои гены. Если вы следите за питанием и ходите на занятия – значит, все в порядке.
Шикарно. Знаете, доктор, я сама разберусь со своим геном повышенного-потолстения-в-период-беременности. Если дело дойдет до двадцати пяти килограммов лишнего веса, я с мамой больше разговаривать не буду. Я ложусь в кресло, доктор Лоуенстайн достает сантиметр и раскладывает его у меня на пузе. – Шевелится часто? – спрашивает он. А вот про «шевелится» я, кажется, еще не рассказывала. Это началось недели три назад. По ощущениям похоже на бульканье в животе, когда хочется есть, только без звуков и чувства голода. Сначала я сомневалась, ребенок это или нет, но потом булькать стало все чаще, я спросила у Джули, и она сказала, что да, это точно ребенок. Чаще всего он начинает толкаться ночью, когда я засыпаю. Молодец, деточка, мало мне того, что, когда он родится, нормально поспать уже не удастся, так он начинает меня будить за пять месяцев до рождения.
– Да, – говорю я. – Он там вовсю плавает.
– Это хорошо. – Он сматывает сантиметр и подает мне руку, чтобы я села. – Ну что ж, все у вас в порядке. Теперь спускайтесь к доктору Вайсу. Надеюсь, видеокассету не забыли?
Доктор Вайс – специальный доктор по УЗИ, двумя этажами ниже доктора Лоуенстайна. Если принести ему видеокассету, он запишет все, что показывает ультразвук. Лучше уж я это буду смотреть со своим ребенком через двадцать лет, чем документальный фильм про то, как я какаю на родильный стол. Кстати, пока не забыла:
– Э-э-э... доктор Лоуенстайн, можно еще вопрос? Он поворачивается и усаживается обратно на свой стул:
– Всегда пожалуйста.
– В каких случаях делают кесарево сечение? Извините, но мне надо это узнать. После того как Джули родила, я пересмотрела серий десять подряд «Родов по-настоящему» и пришла в полный ужас. Согласитесь, наблюдение за родами в беременном состоянии сравнится только с наблюдением за собственной смертью перед тем как умрешь. И дело даже не в том, что девяносто процентов маньячек, подписавшихся на съемки, рожают сами и без обезболивающих. Я, честно говоря, не понимаю, почему Джули это приводит в такой восторг. Рожают ли они в ванне, в кровати, на корточках, кончается все одинаково – они корчатся, визжат и умоляют Боженьку срочно все это прекратить. В общем, это ужасно. И мне плевать, что там говорит Джули, – ведь даже те, которые на обезболивающих, выглядят жалко и омерзительно. Либо она ничего не помнит, либо просто врет мне в лицо.
Зато те серии, в которых делали кесарево, – одно удовольствие смотреть. Нормальные, приличные женщины, спокойно лежат, потом маленький разрез, и через пять минут у них уже есть ребенок. Это ведь так легко, разве нет? Поверьте мне, я честно старалась вообразить себя, рожающую нормальным способом – ну, чтобы понять, как это будет, – и у меня ничего не вышло. Я просто не могу представить себе, как я лежу на столе, со своим платиновым мелированием и французским педикюром, и, прижав ноги к ушам, пыжусь, как будто у меня целый месяц был запор. Или, боже милосердный, какаю на стол. Нет, нет, нет. Кесарево сечение – вот это определенно то, что мне надо.
Доктор Лоуенстайн снова поднимает брови и берет мою карту.
– В каких случаях? – переспрашивает он. Я киваю. – Кесарево сечение делают, если во время родов возникают какие-нибудь серьезные проблемы...
Я мотаю головой – мол, с этим все понятно.
– Нет, я имею в виду не экстренные ситуации, а плановые, по предварительной договоренности.
Доктор Лоуенстайн кривит рот, как будто пытается не рассмеяться. Чувствуется, что у него уже бывали пациентки с платиновым мелированием и французским педикюром.
– Ну, обычно кесарево сечение назначается женщинам, которым уже делали кесарево с предыдущим ребенком. Для первородящих хирургия назначается, если ребенок слишком большой и, разумеется, если роды по какой-то причине не могут протекать естественным путем. Но об этом нельзя знать наверняка до последней недели-двух беременности.
– И все? – спрашиваю я. Он отвечает не сразу.
– Ну, предположим, мы можем назначить кесарево заранее, если имеется угроза здоровью матери и роды могут ухудшить ее состояние.
Вот так-то лучше.
– Какая угроза?
Он смотрит на меня подозрительно:
– Любая угроза.
– Типа жутких нервов и абсолютного отсутствия желания рожать, не говоря уже об иррациональном страхе разорваться, а потом зашиваться?
