Анна Яковлева - Шестое чувство
Симка могла голову прозакладывать, что эту тронную речь Наина приготовила заранее, зная, что в гости ожидается Квасов.
– Да, – Антон порылся в проспиртованной памяти, – в трехлетнем возрасте Александр, будущий Невский, принял посвящение в воины. Обряд совершал святитель Симон, суздальский епископ.
– Мне кажется, это культовое событие – присяга, – обрадовалась Наина, – смотри, в монахи и священники тоже ведь посвящают. Где ты видел, чтобы инженеры, учителя или там, не знаю, библиотекари проходили обряд посвящения?
– У врачей клятва Гиппократа есть, – лениво возразил Квасов. После шестой смены блюд блистать умом было все равно что колоть дрова – того и гляди, заворот кишок получишь. В данном случае – заворот мозгов.
– Допустим. Я все веду к тому, что солдат – это больше чем профессия.
– Монахам трижды предлагают ножницы перед пострижением, а воинов не спрашивают. – Наполеон лишил Квасова остатков воинственности. Теперь Квасова можно было сравнить с ручным, совершенно безобидным ньюфаундлендом, на котором так любят кататься детишки.
– Ну, хватит, – вклинилась Сима, – с вами со скуки умереть можно. Новый год, а вы завели волынку: воины, монахи, дух отверженности.
– А мне интересно, – заступился за воинов и монахов Антон, – я над такими вещами как-то не задумывался.
– Вот и дальше не задумывайся, – посоветовала Симка.
– Это она ревнует, – улыбнулась Наина, – она девочка неглупая, только избалованная.
Антон быстро посмотрел на ревнивицу. Эти лисьи глаза… Кого они напоминают? «Бриджит Фонда! – вспомнил Квасов. – Ну конечно!»
– Я избалованная? Я? – возмутилась Сима.
– Это очевидно, – веско подтвердил Квасов.
Взгляд Антона, как приклеенный, следовал за Серафимой, но самому Квасову казалось, что он посматривает на соседку незаметно, украдкой.
Да он почти и не смотрел на эту ровную, плавную линию рук, открытых взглядам от плеча до кончиков ловких наманикюренных пальчиков. На узкие запястья, на высокую шею, на гибкую спину, переходящую в такую аппетитную задницу, что она могла поспорить с пельменями, на стройные ноги с высоким подъемом и маленькой ступней, в черных прозрачных колготках, обутые в лодочки. На лиф с выступающими округлостями грудей. Чего он там не видел? Все как у всех. «Все как у всех», – упрямо повторил Квасов и представил это «все». И едва уцелел от вспышки страсти.
Почему эта женщина досталась другому, а не ему, глядя на хозяйку дома, подумал Квасов. Почему все, что мог дать этой женщине он, уже дал тот, чужой парень из-за речки, Руслан Бегоев? И даже ребенок его.
– А где встречают Новый год твои друзья? – издалека донесся голос Серафимы, и перед Квасовым появился еще один кусок наполеона.
Была надежда, что сосед увлечется тортом и перестанет, наконец, пялиться, думая, что никто этого не видит.
– По-разному: с семьями, у кого есть, с друзьями, у кого есть. Наверное. Я как-то выпал из контактов со вчерашнего вечера.
– Не жалеешь?
– Нет, не жалею, мне с вами хорошо. Правда. – Физиономия Квасова выражала раскаяние.
Подстегнутая этим обстоятельством, Наина поднялась с чашкой в руке:
– Кому еще чаю? Антон?
– Можно, – кивнул Квасов. Странное, поначалу пугающее чувство, что он дома, среди своих, усиливалось с каждым часом.
Лед растопила Маня: без церемоний забралась на колени к дяде Антону и достала из-за пазухи собственноручно изготовленную, примятую по углам открытку с карандашным рисунком. Бледно-зеленые деревья с красными плодами произрастали на черноземе, с бледно-синего неба светил бледный солнечный круг, во всем этом великолепии стояли, взявшись за руки, схематично изображенные мама, папа и три девочки – будто только что водили хоровод.
Взглянув на открытку, Квасов моментально вспомнил детство. Сердце заныло, глазам стало горячо. Когда-то он тоже рисовал родителей, себя и сестер. Все держались за руки – а как же иначе?
Руки давно разжались: родителей уже нет, а сестры разъехались. Младшая сейчас в Америке, средняя – в Новой Зеландии. Антон не звонил и не писал – ждал подходящего настроения, а настроение все не приходило. Ждал счастливого повода – повод не подворачивался. Молчание копилось, чувство вины нарастало, пока не сделалось лавинообразным. Эта лавина и погребла под собой родственные связи Квасова.
Подарки на этом не закончились: следом за Маней Танечка вручила на брелоке для ключей символ Нового года – кролика, чем-то смахивающего на кота.
Почин подхватила Наина – протянула зажигалку в латунном корпусе с гравировкой «А. К.».
В этом доме его ждали, готовились к приходу, старались сделать приятное. Выходит, он не просто гость, а желанный гость? Квасов был потрясен и немного смущен открытием.
Что есть у него за душой, что он может предложить им – Серафиме и ее девчонкам? Отдать в безраздельное пользование гаражный бокс? Или себя? Или в комплекте: пустующий гараж плюс пустой Квасов – нужная в хозяйстве вещь, ничего не скажешь. Подарочный вариант в шуршащей упаковке. Предновогодняя распродажа. Коллективам и оптовикам скидки до пятидесяти процентов. А что? Подарок, конечно, с дефектом, но при определенном умении…
Если место рядом с Серафимой свободно, а, по имеющимся сведениям, оно свободно с 17.45 вчерашнего дня (в приступе благодарности за вызволенную из участка племянницу Наина проболталась: биологический отец уехал, оставив некоторую сумму – откупился от дочери), то можно попытать счастья. Так что еще посмотрим, чей это ребенок.
Место рядом с Серафимой, может, и свободно, а сердце?
Антон и сам не понял, как вышло, что он схватил Симку за руку.
– Ты любишь его?
– Кого? – Симка метнула испуганный взгляд на кулак Антона, заглотивший ее ладонь, как удав кролика – всю целиком.
– Его. Ты знаешь, о ком я.
Непреклонный голос загонял в угол, брал за грудки и приподнимал над полом.
– Не надо, – проблеяла Сима, – я не хочу говорить об этом. Во всяком случае, не сегодня.
– Не играй со мной, я имею право знать. – О деликатности Антон имел весьма своеобразное представление: от других требовал, но достоинством не считал.
Окольцованная, прижатая к стене Серафима обмякла и опустилась на стул.
– Имеешь, – согласилась она, хотя затруднилась бы объяснить, что давало Антону такое право.
– Да или нет? Любишь или нет? – У давильного пресса больше чуткости.
– Нет.
– Врешь.
Со вчерашнего дня Серафима только и делала, что избегала мыслей о совершенном над ней и Мадиной акте отчуждения. Даже под угрозой смертной казни никогда и никому не призналась бы, что Руслан самым пошлым, самым вульгарным образом ее кинул.
