Марина Львова - Училка
— Если даже Марьяшка придумала половину того, что нам довелось услышать, все равно можно смело сказать, что эта женщина нашла подход к девочке, — заметила Калерия Андреевна, качая головой.
— Что же мне делать?
— Подождать, а потом тактично переговорить с ее отцом.
— И ты думаешь, это поможет?
— Ты педагог и должна найти подход и к ребенку, и к взрослому.
— А может быть, ему ничего не нужно, может быть, его вполне устраивает нынешнее положение дел?
— Я так не думаю, он производит впечатление разумного человека.
Перед сном Настя еще раз попыталась осторожно поговорить с Марьяшкой.
— Тетя Настя, ну чем ты недовольна?
— Разве хорошо выпрашивать подарки?
— Ты мне завидуешь?
— Я?! Почему?
— Тетя Оксана сказала, тебе не нужно говорить об этом, чтобы ты мне не завидовала, что у меня много подарков, а у тебя нет.
— Это тетя Оксана так сказала?
— Да.
— А сама как ты думаешь, разве я буду тебе завидовать? Хорошо, когда тебе дарят подарки на праздник, на день рождения…
— Тетя Настя, ты не права. Вот ты получаешь зарплату за свою работу? Вот и мне дарят подарки, если я себя хорошо веду. Я девочка, мне же нельзя давать деньги! Поэтому мне дарят игрушки.
И жесты, и интонации девочки так напоминали Оксану Дмитриевну, что Настя сразу представила себе взрослую, уверенную в себе женщину, которая доходчиво объясняла девочке условия игры.
— А разве ты должна получать игрушки за то, что должна делать без всяких условий? Может быть, тебе нужно дарить подарки за то, что ты дышишь? Разве тебе нужны подачки?
Девочка задумалась и молча стала укладываться спать. Наутро Настя была приглашена на официальное чаепитие Натальей Сергеевной.
— Наталья, скажи, что с нами происходит? В прошлом году стремились сберечь каждую свободную минуту между уроками: то журнал заполняли, то тетради проверяли. А в этом году мы с тобой только и делаем, что болтаем.
— Просто-напросто нам не хватает общения, разговоров по душам. Вот вспомни свою маму и ее подруг. Часто они у вас собирались?
— Часто, все праздники у нас отмечали и выходные вместе проводили.
— Правильно, у них было время друг для друга. А у нас? Любую свободную минуту думаем о приработке. А для души нужно общение. Садись, вот тебе кусок пирога, чай.
— Ого, какое пиршество. С чего бы это вдруг? Что мы сегодня отмечаем? С мужем помирилась?
— Ай, даже и не спрашивай. Наши отношения достигли верхней точки.
— В каком смысле?
— Я тебе говорила, что живу по синусоиде. На прошлой неделе он опять на работе что-то праздновал или горе свое умывал, точно не скажу. Только меня забыл поставить в известность, что задерживается. У меня контрольное время — половина восьмого. Если пришел до этого срока, значит, трезвый, а если после, то, как говорится, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Его можно ждать до утра, уж как получится, у него разумеется. Это только я должна стремглав бежать домой после работы. У меня дома двое детей, и именно я несу за них ответственность. Вот только никто почему-то о роли отца не вспоминает.
Наталья вздохнула:
— На следующий день после попойки наступает период собачьей преданности. Он тогда напоминает мне пуделя, стоящего на задних лапках перед дрессировщицей в ожидании кусочка сахара. Несколько дней он играет роль идеального мужа. Становится предупредительным и внимательным до тошноты, а мне на него смотреть противно, у меня, так сказать, наступает послевкусие. Он пьет, а меня и через несколько дней с души воротит. В течение нескольких дней продолжается идеальная жизнь — это и есть верхний край синусоиды, а потом начинается постепенное вползание в новую фазу. Если я его простила — после клятв и разговоров по душам, от которых моей душе больно, словно по ней ножом проводят, — то он успокаивается, а значит, можно шалить по-прежнему. А если примирение так и не состоялось, он все равно начинает гасить свою грусть и тоску с друзьями. Чем крепче дружба, тем больше должно быть выпито в ее честь. И на следующий день опять принимает позу пуделя. Да хватит, в самом деле, об этом! Мы с тобой сегодня собрались за стаканом…
— Чашкой, — поправила Настя.
— Не перебивай меня, пожалуйста. Мы собрались сегодня, чтобы отметить рождение новой книги. Настя! Я ночь не спала, все читала и читала.
— Тебе понравилось?
— Конечно, а что будет дальше?
— Я еще не знаю. Понимаешь, когда я сажусь писать, я словно живу этой жизнью. Я вижу своих героев и чувствую их, но я не могу сказать, как они поступят. Мне кажется, что Раиса бросит своего мужа, а когда я начинаю писать, то понимаю, что она будет бороться до конца.
— А ее дочь? Кого-то она мне напоминает.
— Я знаю, о чем ты подумала. Да, действительно, мне очень хотелось написать о поколении моей мамы, о педагогинях, о женщинах, посвятивших себя школе, об их порой заброшенных и предоставленных себе детях и о том, как этих железных женщин подмяли под себя порядок и отчетность. Стремление создать видимость порядка в школе, когда сам процесс воспитания был отодвинут на второй план.
— Ну, ты прямо эпопею писать собираешься.
— Нет, что ты! Я пишу роман со счастливым концом.
— У нас — и счастливый? Какое уж тут счастье!
— Наташа, милая моя, но ведь оно разное, наше счастье. Можно радоваться теплу, улыбке твоей дочери и воробью, чирикающему на ветке. У моей книги обязательно будет счастливый конец, только я еще не знаю какой. А тебе и правда понравилось?
— Да я оторваться не могла, когда читала, все время смеялась.
— Но ведь в жизни очень много радостного, и всегда можно найти повод улыбнуться.
— Когда ты мне дашь продолжение?
— Завтра, а ты мне рукопись верни, ладно?
— Не обижайся, но я ее дала сестре почитать, она очень просила. Она не потеряет, честное слово! Сегодня вечером вернет. Только ты пиши побыстрее, хорошо?
Через несколько минут Настя заторопилась к себе в класс. Она была счастлива и горда тем, что впервые оценили результат ее ночных бдений. Ее наивная мечта написать книгу стала воплощаться в жизнь. Сознание того, что эти страницы, заполненные маленькими черными буквами, приносят кому-то радость, окрыляло. Насте вдруг захотелось подпрыгнуть до потолка, или покружиться, или совершить какую-нибудь глупость, которая, однако, никак не сочетается со строгим учительским обликом.
Как и обещала Наташа, рукопись, аккуратно завернутая в газету, была возвращена Насте на следующий день с настойчивым требованием побыстрее написать продолжение. Наташа и ее сестра вызвались вычитывать страницы, и с разрешения Насти на полях стали появляться сделанные тонким карандашом галочки, отмечающие опечатки, повторы и другие недостатки.
