Диана Джонсон - Развод по-французски
В итоге я рассказала обо всем только миссис Пейс. Какая-то фамильная гордость удержала меня в разговоре с Эдгаром, гордость и желание исключить малейшую возможность распространения неприятной новости, и еще боязнь услышать от него, как и от родителей, упрек в том, что я не заметила душевного состояния Рокси. Я позвонила ему и сказала, что не могу встретиться с ним во вторник, так как заболела Рокси. Точка, больше ничего.
— Да-а, — протянула миссис Пейс, когда я рассказала про то, что случилось, — это удивительно. Кто угодно, но Роксана… такая практичная, приспособленная к жизни. К тому же франкофилка…
— И тем не менее.
— Конечно, на моем вечере она вела себя очень странно… все эти крики насчет зверств в Боснии. Но я-то думала, что она просто выпила лишнего. Похоже, что и тогда она была не в себе. Очевидно, она узнала что-то неприятное у своего адвоката, и это доконало ее.
— Ку дэ гра, — блеснула я французским выражением.
— Вы хотите сказать «последняя капля». Это совершенно другое. Coup de grâce[96] — кстати, «с» в слове «grâce» произносится — это не то же самое, что «последняя капля». Посмотрите внимательнее в словаре… Так что же сказал ей адвокат?
— Ничего нового. Мы перекинулись с ней лишь парой слов, когда она вернулась домой. Они говорили о продаже «Святой Урсулы», которую она очень любит. Картину должны продать — оказалось, что она имеет художественную ценность, а у Рокси нет денег, чтобы отдать Шарлю-Анри его половину.
— Значит, ее переполнила горечь, — сказала миссис Пейс, сочувственно намекая, что и сама она не раз была на грани самоубийства из-за печальных обстоятельств. Она настоятельно рекомендовала мне быть поближе к Рокси, во всяком случае до родов, пока не восстановится физиология и психика, а она, Оливия Пейс, позаботится о том, чтобы мы не скучали.
Во вторник вечером Рокси была дома. Она прилегла на софу, и мы вместе смотрели «L'Opinion»[97] на седьмом канале. В течение двадцати минут на экране крупным планом был Эдгар, а интервьюер оставался за кадром. Эдгар рассказывал о своих приключениях в Африке и Минданао, о своей службе заместителем министра в налоговом ведомстве, когда премьером был Жискар д'Эстен. Я мало что понимала, но когда он заговорил о Боснии, я разобрала почти все, потому что слышала это раньше бесчисленное количество раз. Мне подумалось: не пришлось ли бы ему отменить наше вторничное свидание из-за этого выступления, если бы его не отменила я, или оно было записано на пленку заранее?
— Нужно отдать должное дяде Эдгару, — сказала Рокси. — Остальные Персаны все сплошь легкомысленны и ленивы, а он нет.
— Он не Персан, а Коссет, — заметила я, не сразу сообразив, что мне не стоило этого говорить.
— Знаю, что Коссет. Вся их леность и легкомыслие — от Сюзанны, а она все-таки его сестра. Ты забываешь, что он всю жизнь был государственным мужем. В отличие от остальных он сделал общественную карьеру.
Думала Рокси, конечно же, не об Эдгаре и не обо мне. У нее на коленях сидела Женни, и она прижалась щекой к волосикам девочки.
— Хорошо, что я снова забеременела. Положи-ка руку мне на живот, Из. Маленькому нужно знать, что его здесь ждут. Когда я носила Женни, Шарль-Анри, помню, любил похлопать меня по животу и разговаривал с ней. А с этим некому поговорить.
Это было настолько неожиданно и не к месту, что меня охватило то неопределенное настроение, которому я старалась не поддаваться и в котором перемешались растущий страх и незнание, что делать, желание быть в объятиях пожилого господина, выступающего по телевизору, и злость на Рокси, которая вроде как немного не в себе, из-за чего я должна торчать с ней, выслушивать ее секреты и ломать голову над тем, что станется с ней и со мной. Я положила руку ей на живот — он был твердый и неживой, как чересчур сильно надутый баскетбольный мяч. Я не почувствовала ребенка под ладонью, но все-таки сказала ему: «Еще немного, дружок, еще немного. А пока радуйся, что ты там».
Признаки приближающихся рождественских праздников уже сменили настроение, господствовавшее ранней осенью, — «опять в школу». Женни носила пальтишко с капюшоном и вязаную шапочку, как и дети в книжке, которую я рассматривала, когда была маленькой, но там они гоняли обручи прутьями с крюком на конце. Серое небо и серые камни парижских домов придавали улицам унылое однообразие, но внутри зданий царила веселая суматоха, сверкали зеркала и позолота в pâtisseries[98], спорили между собой торты, конфеты, глазированные каштаны. На каждом углу стояли жаровни, и молчаливые мужчины голыми асбестовыми пальцами вытаскивали из углей каштаны. Народ облачился в теплые пальто. Меня по-прежнему одолевало беспокойство, что Рокси страдает, а мне хоть бы что.
И все-таки я испытывала чувство вины — не потому, что сюжет Монтекки — Капулетти накладывался на наш с Дядей Эдгаром роман, который продолжался, несмотря на то что отношения с Персанами ухудшились (хотя по видимости оставались близкими). И не из-за постели как таковой. Не знаю, почему меня угнетала вина за то удовольствие, которое я получала от посещения ресторанов. Меня тянуло в рестораны все сильнее и сильнее, и в этом было что-то нехорошее, может быть, даже какое-то извращение, на которое мы с Эдгаром, как два заговорщика, толкали друг друга. Эдгар первым почувствовал во мне этот ненормальный интерес, поняв, что я прочитала все что могла о данном ресторане и знаю фирменное блюдо его шеф-повара. Вообще-то узнавать, чем дышит возлюбленный, — нормальный курс подготовки хорошей куртизанки, но поскольку мой возлюбленный сам был охотник до ресторанов, хотя и соблюдал умеренность в еде, то он каждый раз отыскивал какой-нибудь новый дальний и пользующийся хорошей репутацией уголок. Теперь, однако, у него был и предлог — доставить мне удовольствие. Поездки в незнакомое место имели и то преимущество, что мы выбирались из центра города и вероятность, что Эдгара увидят, сходила на нет.
Калифорнийцы тоже любят рестораны, в этом нет ничего странного. Почему же мне казалось, что мое неуемное любопытство выходило за грани принятого? Например, я поймала себя на том, что потратила сто восемьдесят нелегким трудом заработанных франков на новый путеводитель по парижским ресторанам, когда у Рокси уже есть «Го и Мийо» и «Путеводитель Мишлена», пусть прошлогодний, а мне самой надо отложить деньги на гуманитарную помощь Сараево. В интересе калифорнийцев к ресторанам нет ничего особенного, присущего только им, но я чувствовала, что сама могу легко дойти до края и пойти дальше. Это похоже на то, как в постели мы стараемся продлить удовольствие, не сговариваясь, шепчем друг другу «еще, еще!», хотим отодвинуть или повторить миг яростной последней дрожи — момент разрядки (s'éclater).
