Дениза (Деннис) Робинс - Сладкая горечь
Он бережно положил маленький снимок в портмоне, которое брал с собой в Канаду.
Разбирая бумаги, он наткнулся на портрет Ивонн. Ничего, кроме отвращения, она у него не вызывала, и он отправил листок в мусорное ведро.
После того как Ивонн совершила вылазку в Шани, она еще раз навестила его в Каннах и со слезами умоляла возобновить их отношения. Арман резко заявил ей, чтобы она больше не попадалась ему на глаза и вообще держалась подальше.
– К счастью, твои происки не увенчались успехом, – сказал он. – Мадемуазель Оливент слишком ценит дружбу, чтобы так легко в ней разувериться.
И выставил Ивонн за дверь. Кажется, до нее в конце концов дошло, что между ними все кончено. Во всяком случае, она продала свое заведение в Каннах и окончательно перебралась в Париж.
Таким образом, неприятная полоса в его жизни закончилась.
Удивительно, до чего усталым и больным он себя сегодня чувствовал!… Он пытался часок вздремнуть. Был душный полдень. Земля истосковалась без дождя. Вечером Арману предстоял ужин с главой фирмы. Нужно было привести себя в порядок.
В дверь постучала мадам Турвилль. Она принесла свежие простыни и перестелила постель. Она тихо всхлипывала и горестно хлопала покрасневшими веками.
– Ах, милый монсеньор Арман, последний раз я меняю вам белье!
Арман слабо улыбнулся и нежно обнял домовладелицу за могучие плечи.
– Ничего. Я буду вам писать, а когда вернусь в Канны, думаю, вы оставите комнату за мной… – пробормотал он.
Женщина снова всплакнула и утерла глаза платком.
– Колетт на кухне тоже рыдает. Ах, монсеньор, вы самый порядочный и добрый джентльмен из всех, кто жил в этом доме! Нам так будет вас не хватать!
– Я тоже буду скучать, – заверил он и печально оглядел комнату.
В этой комнате он когда-то переодевался в белый костюм, чтобы отпраздновать свою помолвку… Увы, несостоявшуюся.
– Монсеньор ничего не слышал нового о внучке графини? – хитровато улыбнувшись, поинтересовалась мадам Турвилль.
– Этим утром я получил от нее письмо. Она скоро возвратится в Лондон.
– Не в Канны? – уточнила мадам.
Уж ей-то лучше, чем другим, было известно, по кому сохнет этот достойный юноша.
– Может быть, вам понравится в Канаде, – робко сказала она. – Я буду за вас молиться.
И вышла из комнаты.
Доброта и искренность хозяйки тронули Армана. А накануне, когда он прощался с Андриной де Шани, та преподнесла ему в подарок отделанный золотом и эмалью старинный несессер покойного мужа и от души поблагодарила за все усилия по реставрации Шани. Графиня сказала, что его студию она опечатает – в надежде, что через несколько лет он вернется и снова будет здесь работать.
– Ты знаешь, милый мальчик, как я переживаю, что, сама того не желая, причинила тебе боль… – добавила она. – Наверное, я не имела никакого права подталкивать Рейни к помолвке с тобой… Но ведь я так привязалась к тебе, так надеялась!…
– Я тоже надеялся, – вздохнул Арман. – И, кроме глубочайшего уважения и признательности, не питаю к вам других чувств. – И поцеловал сухую, чуть дрожащую руку старой дамы.
Даже мать Рейни заметно смягчилась, когда Арман последний раз ужинал в Шани. Она тоже выразила сожаление по поводу всего происшедшего и прямо посетовала, что он не сделался ее зятем.
Эти искренние признания лишь еще больше ранили Армана. Что-то очень важное неудержимо исчезало из его жизни; оставалась лишь неумирающая любовь к Рейни.
Уложив в чемодан сорочки, которые мадам Турвилль только что принесла из прачечной, Арман улегся на кровать и, сцепив на затылке руки, закрыл глаза.
Голова буквально раскалывалась. Изнемогая от усталости, он проглотил таблетку, надеясь заснуть. Но удалось лишь немного задремать. Ему мерещилось, что Рейни где-то рядом, здесь, в этой комнате, а не на другом конце света. Он слышал, как она звала его: «Арман, Арман!…»
Да, он готов был поклясться, что слышал это!… «Какой же я глупец!» – с горечью подумал он.
Потом он действительно заснул и проспал около часа – без сновидений, словно в горячке. Он проснулся, услышав голос Колетт:
– Монсеньор Арман, вам записка! Срочно!
Арман вскочил и, набросив халат, выбежал из комнаты. Головная боль прошла, но голова кружилась. Колетт протянула ему листок.
– Это привез шофер из Шани, – сказала она.
У Армана замерло сердце. Он узнал знакомый почерк. Записка была от Рейни. Она здесь, во Франции, а не в Южной Африке! И это не чудо. В записке было всего несколько строк.
Час назад я вместе с дядей прилетела в Ниццу. Мне нужно тебя увидеть, Арман. Я узнала о Клиффорде нечто такое, чего не знала раньше… Как бы там ни было, не встретившись с тобой, я не могу допустить, чтобы ты улетел в Канаду. Прошу тебя, приезжай!
Рейни
Арман поднял голову, задыхаясь, словно после марафонского забега. По его вискам струился пот. До него не сразу дошел смысл приписки, сделанной по-французски:
Всегда твоя.
– Будет ответ, монсеньор? – спросила Колетт.
– Да, – кивнул Арман. – Скажи шоферу, что через минуту я буду готов и еду с ним, потому что вчера продал свой «рено»…
– Да, монсеньор, – сказала Колетт.
Внезапно в приливе радости Арман подхватил ее на руки и, покружив, поцеловал в обе щеки. То же самое он проделал с дородной мадам Турвилль, которая поднялась снизу, чтобы посмотреть, что случилось. На лице Армана было написано такое счастье, словно он узрел землю обетованную.
– Она вернулась! – возбужденно проговорил он. – Мадемуазель Рейни вернулась!
27
В ожидании Армана Рейни прошла в его студию. Интуиция подсказывала ей, что он обязательно приедет. Примчавшись в Шани, она первым делом поинтересовалась у бабушки, где молодой архитектор – в Каннах или нет, и, узнав, что он еще здесь, облегченно вздохнула.
Часы, которые занял перелет из Солсбери, были ужасны. Не говоря о том, что могли случиться непредвиденные задержки: из-за погоды, аварии… А времени до отъезда Армана в Канаду оставалось всего ничего.
Рейни уже не верилось, что она успеет вовремя. Ее рассеянный взгляд скользил по знакомым очертаниям замка. Сборы проходили в сумасшедшей спешке, и сейчас ей не верилось, что она уже во Франции. Она чувствовала себя путником, вернувшимся в родной дом из дальнего странствия. Только выехав из аэропорта в Ницце и увидев знакомые голубые горы, а потом и Шани, Рейни осознала, до какой степени она истосковалась по дому. На глаза навернулись слезы, а сердце подсказывало, что возлюбленный еще не успел уехать…
В Шани почти ничего не переменилось. Бабушка чувствовала себя значительно лучше, а мать сделалась гораздо более терпимой и сговорчивой. Рейни сразу попала в объятия домашних, как будто между ними не было никаких недоразумений. Елена и другие служанки всплакнули на радостях. Всем казалось, что она отсутствовала не несколько недель, а несколько лет. Даже проснувшиеся старые овчарки от счастья едва не сбили Рейни с ног.
