Елена Рахманова - Клин клином
Итак, Владимир решил действовать. Не важно как, главное – выбраться из беспросветной тоски, что затягивает похуже любого омута.
Он оделся, причесался, проигнорировал парфюм – не тот был нынче настрой – и огляделся. На журнальном столике кучей были свалены газеты, рекламные объявления, счета за коммунальные услуги и прочая полиграфическая дребедень. Но уголок одной бумажки невольно привлек его внимание – плотная финская бумага, изящный шрифт, старорежимная виньетка в углу, золотой обрез.
Оказалось, что это приглашение на выставку портретов из частных собраний. «Что называется, в струю», – подумал Владимир и поспешно пробежал глазами текст, набранный внизу мелким шрифтом: не опоздал ли? Выяснилось, что выставка продлится всего неделю. Оставалось только выяснить, какой сегодня день недели.
Метод логических рассуждений не помог, тогда Владимир просто включил сотовый и увидел дату на засветившемся экранчике. Ура! Не опоздал, правда самую чуточку. Был тот самый день – воскресенье, – когда экспозиция закрывалась. Естественно, будет многолюдно. Но в толпе так легко затеряться и остаться наедине со своими мыслями!
Уверенный, что недаром его взгляд упал на приглашение, отныне не сомневающийся в том, что ничто в этом мире не происходит просто так, Владимир покинул мастерскую и направил свои стопы к станции метро, чтобы добраться до «Аэропорта». А оттуда до улицы Усиевича, где находился выставочный зал, было рукой подать. Там-то ему наверняка и откроется, как поступить…
* * *Выставки предметов изобразительного искусства из частных собраний теперь стали не те, что некогда, при советской власти. Тогда на них ходили, как правило, искусствоведы, любители живописи или скульптуры и дряхлые, убого одетые старички. Эти-то старички и были, помимо экспонатов, главной достопримечательностью экспозиций. Это им, чудом уцелевшим, зачастую потомкам древних дворянских родов, принадлежали многие выставленные вещи. Они жили своими коллекциями, называли друг друга по именам, а до всего остального, вроде внешнего вида, им не было никакого дела.
Теперь же подобные выставки все больше стали посещать богато и модно одетые люди или же их художественные агенты, а на табличках под экспонатами вместо фамилии владельца для конспирации ставились прочерк, звездочки или иные какие таинственные знаки…
Владимир остановился перед портретом купчихи в цветастой шали, накинутой на плечи, и в атласном платке на голове, из-под которого не выбивался ни единый волосок. Толстые пальцы унизывали перстни, на груди связкой висели жемчуг и кораллы. Таким самодовольством и грозностью веяло от изображенной женщины, что он с тоской и нежностью вспомнил трогательную девушку в сером платье на стене в доме тетки Нилы…
– Ксюха, да не смотри ты, глупая, на цацки! – услышал он знакомый голос, в котором звенело легкое раздражение. Владимир даже дышать перестал от неожиданности. – В портрете не это главное!
– Не мешай! – отмахнулась от Надежды ее спутница. – Интересно, а волосы у нее свои или накладные?
– Ох, мне бы такую талию, – вмешалась в разговор третья девушка. – Нет, мне никакой корсет уже не поможет.
Владимир невольно улыбнулся, представив, как незнакомая ему молодая особа, выдохнув побольше воздуха, смотрится на свое отражение в стекле, сравнивая себя с предполагаемым портретом Екатерины Великой в бытность ее цесаревной. Ему очень хотелось оглянуться, но он боялся открыть свое присутствие, поэтому стоял как истукан и… слушал.
– Это ж надо такие загогулечки вырезать! Уму непостижимо!
Владимир понял, что теперь речь идет о силуэтном групповом портрете из черной бумаги, представляющем императора Павла I с семейством на природе. Техника исполнения действительно поражала, и ему стало любопытно, как отреагирует на высказывание подруги Надежда.
– Ох, Танька, ты тоже не на то смотришь. Ты лучше погляди на портрет этого молодого человека, – сказала Надежда. – Что ты прежде всего видишь?
Наступило короткое молчание.
– Ну, лицо, – промямлила собеседница по имени Танька. – А еще руки, наверное…
– Видишь, ему же плохо. Он чем-то удручен, – принялась втолковывать Надежда. – У него явно что-то случилось. И художнику удалось это передать. Смятенное состояние души, понимаешь? Это очень сложно, гораздо сложнее, чем вырезать те твои загогулечки…
– Ну, вероятно…
– Не вероятно, а точно!
– Я не был бы столь категоричен, – произнес Владимир и наконец повернулся к девушкам лицом. – От силуэтного портрета нельзя требовать того же, что и от живописного. Разные техники предполагают разные возможности.
Перед ним стояли три подруги: одна пухленькая, с короткими темными волосами, судя по всему Танька, другая – в мини и с бесконечно длинными ногами, очевидно Ксюха. Но он видел только Надежду – та остолбенела, застигнутая врасплох.
Но вот ее серые глаза полыхнули недобрым огнем, и она вежливо-превежливо, спокойно-преспокойно так произнесла:
– Простите, но мы не нуждаемся в ваших пояснениях. Сами как-нибудь разберемся, что к чему.
Однако одна из подруг, Татьяна, вдруг повела себя как самая настоящая… предательница, при этом очень по-женски. Распахнула до невозможности глаза, втянула живот, чтобы обозначить талию, и с примирительно-снисходительной улыбкой сказала:
– Ну что ты, Наденька, так на молодого человека накинулась. Он же наверняка хотел нам помочь из самых лучших побуждений. Правда ведь?
– Правда, – ответил Владимир, одаряя ее прочувствованным взглядом. – Из самых лучших.
– Почему-то мне кажется, что вы всегда действуете исключительно из этих самых побуждений, – резко произнесла Надежда и сжала губы в тонкую линию.
Он тут же перевел на нее серьезный взгляд.
– Во всяком случае, стараюсь. Но если мне случается ошибиться, я искренне об этом сожалею и готов на все, чтобы загладить вину.
– Так уж и на все?
– Да ладно вам препираться! – воскликнула Татьяна, испугавшись, что про нее уже забыли. – Лучше расскажите нам обо всех этих картинах. – И она, не глядя, обвела рукой небольшой зал. – К примеру, вот эта картина. Что вы можете о ней сказать?
Владимир усмехнулся: это был тот самый портрет, о котором совсем недавно говорила Надежда. Мужчина лет тридцати двух – тридцати пяти в белой рубашке с воротником апаш сидел в бордовом бархатном кресле, устремив донельзя тоскливый взгляд в никуда. Его рука с длинными нервными пальцами сжимала книгу, до которой ему явно не было никакого дела. Ничто не могло отвлечь его от тягостных раздумий.
– Ну, ваша подруга очень точно определила, что этот человек чувствует, – ответил он. – «Ему же плохо. Он чем-то удручен. У него явно что-то случилось… Смятенное состояние души…», – процитировал Владимир.
