Иэн Макьюэн - Невыносимая любовь
Я продолжал перебирать друзей, приятелей, знакомых и незнакомых за все прожитые годы, и большинство из них были исключительно приятными людьми. Один-два вруна, один балбес, один хвастун, один заблуждавшийся на свой счет, но никого, кто ступил бы на скользкий путь, никого, кто действовал бы по другую сторону закона. Среди фамилий на букву «Н» одна английская красавица, с которой осенью 1968 года я делил спальный мешок в Кабуле и Мазари-Шарифе. Вернувшись через пару лет в Англию, она систематически развлекалась магазинными кражами. Сейчас же она – директор школы в Челтнеме. Нет в людях упорства. Еще один родившийся под знаком «Н» – Джон Нолан, признанный двадцать лет тому назад виновным в убийстве. Напившись на вечеринке, он выбросил с балкона второго этажа кошку, и она разбилась об ограду палисадника. Его справедливо преследовало «Королевское общество защиты животных от жестокого обращения» и взыскало с него штраф в пятьдесят фунтов. Тем не менее с работой в Управлении налоговых сборов он не расстался.
Эта Книга Судного Дня, полная человеческой изменчивости и мимолетных пристрастий, которые я наблюдал и записывал больше четверти века, содержала лишь одну пристойную историю современного злодейства. Состав действующих лиц слишком хорошо просеян, слишком неоднозначны уклоны и хитрости их пороков, чтобы судить о них с точки зрения Уголовного кодекса. Алфавитный круг моего общения представлял ограниченное число неудач и значительное – успехов, и те и другие проходили по узкой дорожке образования и денег. В большинстве случаев речь шла не о выдающемся богатстве, а о разумном достатке, когда необходимости в чужих деньгах просто не возникало. Возможно, большинство преступлений среднего класса происходит в голове либо в постели или рядом с ней. Побои, оскорбления, похищения, изнасилования и убийства являлись, при необходимости, в мрачных фантазиях. Но удерживает нас нечто меньшее, чем мораль, скорее «элегантность», боязнь дурного вкуса. Кларисса научила меня одному афоризму Стендаля: «Дурной вкус ведет к преступлениям».
С растущим разочарованием я продолжал досматривать мою Книгу Судного Дня, не обращая внимания на внезапное любопытство или невнятную вину, возникающие при виде каких-то имен, пока не дошел наконец до пустынной поросли конечных букв – U, V, X, Y и Z, сухо окружающих последний оазис возможностей – букву W. Посреди безобидных Уэйтфилдов, Уотерзов и Уорренсов скрывалась полустертая карандашная запись, сделанная чужим корявым почерком, – имя Джонни Б. Уэлла. В книге Уэлл не имел отношения к уголовному миру, но в моей памяти обладал связями, обширными, как у нейрона.
Его звали просто Джон Уэлл, букву «Б» он позаимствовал сам или по чьей-то подсказке из имени героя песни Чака Берри, извлекавшего из гитары звук, похожий на звон колокольчика[20]. Насколько я помнил, ничто не давалось нашему Джонни так легко, как путешествия на общественном транспорте по северным и южным пригородам Лондона с пакетиками марихуаны и гашиша, которые он доставлял на дом любителям, слишком утонченным для общения с уличными торговцами. Он был наркодилером, как ни крути, но это определение звучало слишком грубо и оскорбительно для Джонни Б. Уэлла, который больше походил на владельца магазина, проверенного поставщика тонких вин или деятельного хозяина лавки деликатесов. Он внимательно относился к ценам, имел дело с товаром только высшего качества и хорошо в нем разбирался. Его честность доходила до той же точки – с преувеличенным вниманием и точностью он отсчитывал пятерки на сдачу, с демонстративной скрупулезностью возмещал последствия неудачной сделки. Он был безобиден и сдержан, его принимали везде. Совершая свои бесконечные круги в тумане – каждая новая сделка начиналась или скреплялась неизменным косячком, – он, выпив с консультирующим офтальмологом чаю, мог перенестись в ванную друга-адвоката, затем поужинать в доме какой-нибудь рок-звезды, а на рассвете заснуть в окружении медсестер.
У него было и свое жилье – опечатанный чуланчик для метел в Стритеме. Как-то вечером он открыл дверь четырем ухмыляющимся маскам Джимми Картера – вот как давно это было, – а в каждой паре рук у них было по ломику. Они не произнесли ни слова и не тронули его. Вломились в комнату и перевернули все вверх дном – на все это у них ушло секунд пять, – а потом ушли. Организованная преступность круто взялась за хиппи.
Рыночный рационализм делал тогда свои первые шаги. Импорт и распространение до тех пор считались вотчиной авантюрных капиталистов, лентяев-одиночек, приверженцев дхармы, которые поставили все на раздутые благоухающие рюкзаки. Маски и ломики становились гибче и демократичнее, товар скатился до третьесортного пакистанского гашиша и закрепился в барах, на футбольных трибунах и в тюрьмах.
Пару месяцев казалось, что Джонни Б. Уэллу придется подыскивать другую работу, но вдруг его взяла под свою защиту группировка, некогда разгромившая его квартиру. Скромная зарплата и процент с продаж. В то время он был вынужден расширить круг знакомств, поэтому сейчас я решил, что он может помочь. Его работодателями стала шайка амбициозных парней, поселившихся в chambre separee[21] на южных задворках Лондона. У них было полно друзей, и они часто отправляли Джонни с поручениями. Бандиты держали его за честного торговца, каким он и был, не задирались и не трогали. В то же время Джонни ухитрился сохранить старую требовательную клиентуру, ценящую хороший продукт – свернутые трубочкой листики из Нигерии, плетеные палочки из Наталя и Таиланда, новые бессеменные сорта из округа Ориндж и невесомые золотые листочки из Ливана. В нынешнее время обычный распорядок дня, полного грез, требовал присутствия на ленче с пивом у прогрессивных деятелей, а чуть позже Джонни уже пил чай с консерваторами, которые терпеть не могли первых.
Жилось ему одиноко и трудно, гораздо труднее, чем звонящему в колокольчик парню из песни. Джонни Б. Уэлл так никогда и не разбогател. Он был слишком серьезен, слишком честен, слишком увлекся наркотиками. Он никогда не ездил на такси. Какой другой дилер стал бы тридцать пять минут ждать в сношенных ботинках автобуса? Он сохранил простую, крепкую убежденность филантропа в то, что под воздействием смолы или пахнущих цветами и фруктами листочков, если их поджечь и вдохнуть, человеческое существо неизменно приходит в прекрасное расположение духа, а как только добродушие начинает преобладать и сердца открываются свету, сразу же затихают все частные и публичные раздоры. Тем временем, когда крэк расколол восьмидесятые, маски и ломики вместе с адвокатами, консультантами и рок-звездами сконцентрировались на деньгах.
