Наталья Нестерова - Кошки-мышки
— Кто бы спорил, — кивнул Максим. — Утка горит, — потянул носом.
— Гусь, — поправила Майка.
— Хоть кабан! — сорвавшись, заорал Максим. — Выключай плиту и убирайся отсюда к чертовой матери!
Майя повернула вентиль и пробормотала:
— Кстати о матери. Твоя мама, Лида, сидит за столом, ничего не ест, изо всех сил делает вид, будто все нормально. На самом деле, жутко нервничает. Моя мама давно бы всех по стенке выстроила, допросила и ясность навела.
— Что ж ты со своей мамы пример не берешь? — ехидно спросила я.
— Мамы у всех разные, — теряя терпение, сказал Максим, — каждому персональная, безгрешная, милее которой не существует. Девочки, не обсудить ли вам своих мам в другой раз?
В приоткрытую дверь показался Саша:
— Конечно, извиняюсь. Но до Нового года пятнадцать минут.
— Нам в этом доме дадут спокойно поговорить?! — рыкнул Макс.
Я была уверена, что семью мою опасность миновала, что Максим меня не бросил. Поэтому чувствовала себя хозяйкой положения. И предмет нашего разговора был настолько серьезен, что комкать его обсуждение было глупо. Но для всех нас бой новогодних курантов — сакральный момент, пропустить который недопустимо. Хотя однажды мы с Максом отравились, и встреча Нового года прошла в туалете на унитазе, на котором по очереди восседали.
Очевидно, муж тоже вспомнил тот случай, потому что сказал, когда мы остались одни:
— Теперь понос не в кишечнике, а в головах. Молчи! Смотри! Слушай.
Забрал у меня фото, стал по одному выкладывать на стол, называя женщин:
— Зам. префекта, глава департамента Минфина, коллега из консалтинговой фирмы, а этих трех ты прекрасно знаешь, видела на корпоративных вечеринках в моей фирме. Узнаешь? Марина, Ольга, Светлана.
— И со всеми ты целуешься.
— А к тебе мужики не прикладываются, здороваясь и прощаясь? Думаешь, мне приятно видеть, как они лезут к тебе? Но раз пошла такая мода, ничего не поделаешь.
— Таня Петрова!
— Что Таня Петрова? — удивился Максим.
— Твоя пылкая любовь. Когда она тебя бросила, ты надрался, валялся на улице, я тебя подобрала.
— Верно. Не понадобилось и десяти лет, чтобы ты задалась вопросом, что вынудило меня наклюкаться до бесчувствия. Хорошо, хоть на смертном одре не спросила.
— Типун тебе на язык! До сих пор ее любишь?
— И думать забыл.
— А я все ФСБ на ноги подняла, чтобы выяснить, что эта Таня живет в Дурсель… Друсель…
— Дюссельдорфе? Да-а-? — улыбался Максим.
— Нечего скалиться! Все равно твоя улыбка в подметки не годится улыбке Гаврилова.
— Кто такой Гаврилов? — мгновенно нахмурился Максим.
— Частный детектив, спивавшийся, но одумавшийся.
— Что тебя с ним связывает?
— Твои похождения. Ладно, не каменей. У Гаврилова, похоже, с соседкой закручивается. Тетя Даша выходит за Виктора Петровича, Майка — за Сашу. Все кругом женятся. Одна я — брошенка?
— Сильное преувеличение.
— Ты мне говорил, что уходишь к другой?
— Говорил.
— А сам не уходил?
— Нет.
— Тогда почему врал?
— Первый разумный вопрос. Тебя волновало, к кому я ушел, вместо того, чтобы задуматься: почему ушел.
— А почему?
— Потому что ты влюбилась! Ты! Ходила с блаженным лицом, юлила вокруг меня, ласковой-ласковой стала… тьфу! — передернулся Максим. — Гошку ни в какую не хотела отпускать в Испанию на два с лишним месяца. «Как я без своего мальчика!» — передразнил Максим. — На смерть стояла. А потом — бац! С ночи на утро — пусть едет. Конечно, ребенок мешает шуры-муры крутить. А я? Перебьюсь? Мне рога к лицу? Спасибо, дорогая жена! Если я слово дал, то можно со мной как с тряпкой половой? Ноги вытерла и пошла дальше? Кукиш!
И он действительно показал мне кукиш. Ткнул в нос дулю, как называют на нашей с Майкой родине кукиш. В детстве мы спрашивали того, кто зарывался: «А дулю не хочешь?»
Я хотела Максима. Пусть каждый день в нос мне кукиш-дулю тычет, только не переживает так, как в данную минуту.
Желая выплеснуть свои чувства, я почему-то утратила способность артикулировать слова и только проблеяла:
— Э-э-э…
— Заткнись! — велел Максим. — Молчи, пока муж недоговорил. Ведь я все перепробовал: от постельных доблестей до блеска остроумия, от попытки вернуть тебя с помощью тревоги о сыне до изображения холодного безразличия. Плевала ты на мою холодность! Ты на все плевала, кроме этого…
Максим не мог подобрать приличного слова. Но потом нашел такие выражения, что хуже матерных.
— Он юбочник! Венерический слизняк! Грудью дорогу себе проложил. Грудью баб, которых пользовал. Разве это мужик? Член ходячий, хрен собачий… У-у-у! — задохнулся от накопленной ненависти Максим.
Потряс кулаками в воздухе и продолжил, изо всех сил стараясь держать себя в руках:
— Проще простого было накостылять твоему воздыхателю. С удовольствием! С большой радостью! Сломать ему хребет, ноги-руки, оторвать член и отдать на съедение бродячим псам. Но! Нельзя. Во жизнь! Нельзя, потому что ты первая бросилась бы соболезновать покалеченному, травмированному бедняжке. Бульончики бы ему в больницу носила, да? Носила бы, я знаю. Что это за семья, в которой муж шпионит за женой, а она нанимает частных детективов? Отвечай, я тебя спрашиваю.
— Хо-о-орошая семья, — у меня, наконец, восстановилась способность соединять звуки в слова, — на-наша.
На кухню вошла мама:
— Сейчас президент будет поздравлять.
Мы ее не услышали.
— Ты знал про Назара, — пробормотала я как ни странно — с облегчением.
Словно у меня какое-то время тому назад вырос хвост, я скрывала отвратительный изъян, а муж знал, но молчал, берег мою тайну.
— Естественно, знал. Скажи спасибо, что у вас до койки не дошло.
— Не дошло, Максимчик!
— Ага, теперь ты лебезишь, — муж мгновенно учуял перемены в моих интонациях.
Подтянулись Майка и Саша, который держал поднос с фужерами с шампанским.
Мне так хотелось подчеркнуть свою непорочность, что едва все не испортила.
— У нас ничего-ничего не было! — твердила я. — Клянусь! Ты мне веришь? И на Новый год я подарила ему триста штук презервативов…
Выпалила, испугалась.
Звук пропал — все застыли на секунду, которая показалась мне длиннее суток.
Саша закашлялся, фужеры стукались.
— О, господи! — пробормотала мама.
— Так у тебя все-таки любовник? — воскликнула бестолковая Майка.
Максим ничего не говорил, просто смотрел на меня. Так, наверное, смотрит мужественный человек на дуло пистолета, который через секунду выстрелит.
