Галина Артемьева - Пуговица
Главное, решать проблему шаг за шагом, не позволяя мыслям толпиться и перескакивать с одной беды на другую.
Главное, определить, чего ты хочешь в конечном итоге. А потом понять, как этого желаемого добиться.
Все просто, когда беда случилась не с тобой.
Все очень просто, когда не испытываешь невыносимую боль.
И все-таки — сквозь боль, усталость, шок — надо думать.
Ну, давай, решай! Что ты хочешь?
— Я хочу, чтобы перестало болеть.
— Ну, это понятно. Сейчас болеть будет все равно. Свежая рана. На то, чтобы затянулась, потребуется время. Пока — терпи. Помогло бы как следует выспаться — это да. Но сейчас надо решить самое главное: что ты хочешь? Ты останешься с Петром? Или не сможешь после того, что узнала?
— Я не представляю себе жизни без него. Пока. Но… И с ним — тоже не представляю. Пока… Я бы хотела суметь остаться. С ним. Конечно, как раньше, уже не получится. Но все равно — остаться бы с ним хотела.
Уже хорошо. Кое-что сформировалось. Мысли начали строиться рядами, а не мотаться в полном хаосе, сталкиваясь и разбегаясь…
Рыся попыталась думать о хорошем.
Ну, вот, например. Сын… Ведь сначала-то, услышав о сыне, она — правда — почти что сдохла… Это был бы полный конец отношений. Ну, не смогла бы она тогда… Уж слишком круто поменялась бы ее судьба… Как жить, зная, что где-то есть у мужа еще ребенок… параллельный… Его надо видеть, приглашать домой… Нет, тяжко. Даже осознать такое не получается. Хотя… Рыся вспомнила собственного папу и этого его «параллельного» ребенка, ставшего теперь для отца самым лучшим и правильным, тогда как они, все пятеро, — плохие и злые. Так, по крайней мере, отец не раз говорил.
Как, однако, любопытно: неужели дочери повторяют судьбу матерей?
Рыся много про это читала, иногда даже ей казалось, что нечто в этом есть… Хотя — о чем это она? Нет никакого сына у Петра, кроме их Юрочки.
Надо надеяться, что нет…
Во всяком случае, у Элеоноры сын не от Петра. Это точно. Шантажистка поганая.
Сына нет. Но — запросто мог бы быть.
Эту мысль Рыся отогнала, как шальную и никчемную.
Сына нет.
Это плюс.
Едем дальше.
Петр, безусловно, любит ее, Рысю. И не скрывает этого, и — мало того — в любви своей уверен. Даже если вдруг и случится разрыв их супружества.
Как хорошо он говорил о своей жене! Было в этот момент в нем такое… огромное мужское обаяние. Он, не зная, что жена его видит и слышит, произносил самые нужные и важные ей слова. Значит, в этом не лгал.
И это хорошо. Это надо постараться запомнить. Чтобы хорошее воспоминание в итоге перебило то, ужасное… «Избушка, избушка, повернись к лесу передом…» Фу, какое отвращение!
Нет, надо переключаться на хорошее, прекрасное! Надо вспомнить что-то еще… Какой-то сильный момент…
Вот. Незадолго до его отлета. Они просто болтали… Начали говорить про Петров пост. Смотрели, когда он должен наступить этим летом. Начинается Петров пост всегда по-разному, а заканчивается на Петра и Павла. Мужниными именинами. Вот с именин началось. А потом потихонечку заговорили о Петре Великом. О том, что и сколько он успел сделать для России за недлинную в любом случае человеческую жизнь.
И муж говорил:
— Вот собираются историки и начинают талдычить: это, мол, Петр Первый сделал правильно, это хорошо, а тут вот — неправильно, нехорошо… Тьфу… А сами-то что могут? Рассуждают, как Высший суд… Были бы хоть на тысячную долю так сильны, как он… Такого великана России Бог послал…
— Думаешь, он от Бога? — спросила тогда Рыся.
— Пушкин его хорошо понимал. Как равный равного. Ну да — два гения… Помнишь, как в «Полтаве»?
Тесним мы шведов рать за ратью;
Темнеет слава их знамен,
И бога браней благодатью
Наш каждый шаг запечатлен.
Тогда-то свыше вдохновенный
Раздался звучный глас Петра:
«За дело, с Богом!» Из шатра,
Толпой любимцев окруженный
Выходит Петр. Его глаза
Сияют. Лик его ужасен.
Движенья быстры. Он прекрасен.
Он весь, как Божия гроза.
Идет. Ему коня подводят.
Ретив и смирен верный конь.
Почуяв роковой огонь,
Дрожит. Глазами косо водит
И мчится в прахе боевом,
Гордясь могущим седоком…
Ах, как же муж ее читал эти строки! Знакомые и любимые стихи, которые и она знала наизусть… Но он читал так, что мурашки по коже побежали… Картина встала перед глазами, ясная, такая, какую только гений мог создать:
— Да, Пушкин и говорит «лик», «Божия гроза», — повторила она, соглашаясь с мужем.
— И видишь: в основе всего воля, сила идеи, желания, правда? — размышлял Петр.
— Он же «могущий»! Даже конь чувствует… Гордится… Даже у него — боевой дух, — откликалась Рыся, только сейчас так глубоко понимая правоту Пушкина и поразительную точность его формулы власти: «могущий» — тот, кто может, потому что хочет победы, уверен в ней, знает о своем предназначении, о роке своем, судьбе…
Побеждает ведь всегда сила духа, сила желания, сила стремления… Тогда и страху места нет.
Ах, как же хорошо было тогда — говорить, вдумываться, понимать. Вместе.
Будет ли у нее в жизни еще когда-нибудь наслаждение общения и родства, какое прежде бывало с мужем?
Боль опять пронзила ее. Еще более сильная, чем раньше.
Наверное, до этого действовал шоковый наркоз. Природа сама заботится о своих несчастных детях, в особо страшные минуты посылая им возможность пережить самое жуткое, не чувствуя боли.
И вот сейчас боль накрыла волной.
— За что же это мне? Вся жизнь в трудах… Вся жизнь — в других и ради других…
Стоп-стоп-стоп…
Именно о других надо сейчас думать. О другом. О самом главном и дорогом человеке, любовь к которому не пройдет никогда.
Сын. Юрочка.
Как он любит отца! Как гордится им! Как меняется его лицо, когда он обращается к Петру… Папа…
Что тут думать?
Что решать?
На что она имеет право? На то, чтобы у ребенка отца отнять? Осчастливить его таким образом? Кто ж ей это простит потом? И как она сама себе простит? И кому легче станет?
Может, только Элеоноре… Этой — точно! Но не дождется… Нет…
Ты, Элеонора, хамовитее, наглее — это безусловно. Но я — сильнее. И у меня с Петром сын.
Сын в последнее время вытянулся. Уже нельзя обращаться с ним как с малышом. А в сердце ее он такой маленький… Кроха. Как он играл в прятки: садился на диван, закрывал личико ладошками и кричал на весь дом:
— Мам! Где же мальчик? Где Юва?
И она «искала» — оглядывалась по сторонам, звала озабоченно:
