Анна Берсенева - Стильная жизнь
Тем более все это чувствовалось теперь, когда она стала единственным звеном, связывающим Алю с прежней жизнью.
– Ну, я побежала, – сказала Нелька. – Эх, мне б такую райскую жизнь! Ни тебе на работу, ничего. Встала когда захотела, мужика поимела когда захотела! Когда хочешь, он тебе небось не отказывает? – лукаво улыбнулась она. – Познакомь хоть с принцем-то. Не бойся, не отобью!
– Познакомлю, – улыбнулась Аля. – Не боюсь. Вот я с ним сама получше познакомлюсь – и тебя приглашу в гости.
– Ждем-с! – на прощание улыбнулась Нелька.
Давние и недавние события сменялись в Алиной памяти мгновенно: пока она пристегивала поводок к Моськиному ошейнику, переходила бульвар, шла по Большой Дмитровке. Задумавшись, она снова свернула раньше, чем надо, снова пошла было по Козицкому переулку. Но такое с ней часто случалось: все повороты здесь были похожи, и вообще непонятно было, почему Немировича-Данченко – улица, а Козицкий и Столешников – переулки.
Сегодня Аля чувствовала особенную, хотя и смутную тревогу и понимала отчего. Илья позвонил, когда она уже выходила с Моськой, и сообщил, что сегодня они идут на спектакль.
– В театр? – спросила Аля слегка дрогнувшим голосом.
– Не то чтобы в театр, – объяснил он. – То есть это театральный спектакль, в чистом виде, никаких перформанс-штучек. Но у них помещения своего нет, вот и слоняются по площадкам. Сегодня в Доме актера будут, в Голубой гостиной. Мне неудобно не пойти, – добавил он оправдывающимся тоном. – Игорь самым талантливым считался у нас на курсе – после Веньки, конечно. Да так как-то все… Никуда не пристроился, работает на голом энтузиазме. Собирает актеров на антрепризы, а платить особенно нечем: сборов-то нет, кому все это сейчас надо… Я бы себя не уважал, если бы сегодня не пошел, понимаешь?
– Ну конечно, Илья, – сказала Аля. – Что ты меня уговариваешь, как будто я только на дискотеку и рвусь?
Конечно, она рвалась не только на дискотеку. Но, положа руку на сердце, в том состоянии, в котором она находилась после провала в ГИТИС, ей легче было бы протанцевать всю ночь под самую дурацкую музыку, чем пойти на самый лучший спектакль.
После своей летней эпопеи Аля ни разу не сходила в театр – как отрезала. Не хотела бередить душу, примерять на себя чужие роли и думать, зачем все это надо…
«О театре – забыть, – решила она. – Поняла, что это не для тебя, – вот и забудь!»
Поэтому предложение Ильи совсем ее не обрадовало, хотя она, конечно, ни за что не сказала бы ему об этом.
«Но ведь это, может быть, не очень хороший спектакль будет, – совсем уж глупо уговаривала она себя. – Он сам сказал – антреприза. Актеры, наверное, неопытные… Да и вообще, я же решила: забыть и не вспоминать!»
Глава 3
Аля удивилась, увидев довольно большую толпу у входа в Дом актера. Выходили из машин красивые, тщательно одетые и причесанные женщины, она узнала нескольких известных актрис, двоих телеведущих, знаменитого пианиста.
«Неужели все на этот спектакль пришли?» – мелькнуло у нее в голове.
Аля спросила об этом Илью, едва он подошел к ней.
– Да ну что ты! – Илья поцеловал ее в губы. – Сегодня вечер Юрского в большом зале, вот и собрался бомонд. Машину еле припарковал. Игорь бы от счастья умер, если бы к нему так ломились, – добавил он.
Они прошли сквозь гудящую, благоухающую толпу в вестибюле с фонтанами и поднялись на лифте на восьмой этаж. Там, в небольшом холле, тоже собрались люди, но выглядели они совершенно иначе. У Али сердце защемило, когда она их увидела. Вспомнился гитисовский коридор перед тридцать девятой аудиторией, Родион с гитарой за плечом, Лева Найман, Василиса-Лика – все, кого она успела узнать за те счастливые, сумасшедшие дни…
Ей не хотелось, чтобы Илья заметил тень, мелькнувшую по ее лицу, и она отвернулась. Неизвестно, заметил ли он, но взял ее под руку так крепко и ласково, что Аля благодарно прижалась щекой к его плечу.
Спектакль «Аналог-театра» назывался «Игра в классики». Как объяснил Илья, режиссер сам сделал инсценировку по Кортасару.
– Есть в этом элемент выпендрежа, – хмыкнул Илья. – Как и в названии театра, впрочем. Хотя и запоздалого: Кортасар-то в моде был, когда мы еще институт заканчивали. Но Игорь всегда такой был, не может не подчеркнуть свою исключительность.
Людей в фойе было немного, зал не заполнился и наполовину. Але даже неловко стало, когда она подумала, что играть будут перед рядами пустых стульев… Это было тем более заметно, что и сцены не было в Голубой гостиной, зрители сидели в двух шагах от актеров.
Аля и Илья сели в первом ряду. Она рассматривала незамысловатые декорации – полупрозрачные белые полотна, свисающие с потолка, приклеенные к ним кленовые листья и чьи-то черно-белые фотографии… Ощущение, что театр любительский, не покидало ее и чуть-чуть смягчало ее печаль.
Спектакль все не начинался, и молчание в полупустом зале становилось тягостным. Едва ли стоило ожидать, что подойдут еще зрители.
Наконец свет в зале погас, остались только лампы, направленные на площадку. Аля смотрела, как пляшут в прямых лучах пылинки, и незаметно держалась за локоть Ильи, словно пальцы согревала о замшевую заплатку. Она так волновалась, что даже не сразу заметила, когда вышли на сцену актеры.
Их было всего четверо: трое мужчин и одна женщина. Мужчин-то она как раз и не заметила, а женщина появилась не сразу. Но только с ее появлением начался спектакль, это Аля почувствовала мгновенно и смотрела на женщину не отрываясь, как завороженная…
Она была высокая, стройная, с пышной короной темно-золотых кудрей, которая огнем пылала у нее над головой в свете прожекторов. Глаза у нее были светлые – кажется, серые – и тоже загадочно, прозрачно светились в ярких лучах. Она казалась совсем молодой, но не поворачивался язык назвать ее девочкой: было что-то необыкновенное, живое и величественное одновременно, в том, как она двигалась, говорила, смотрела… Она смотрела, что делают мужчины – как они играют в классиков, в свои классики; она любила отца своего ребенка, она хотела жить его жизнью, и это читалось в каждом ее взгляде, в каждом жесте; ее любил другой.
Прошло не больше десяти минут с начала спектакля, а Але уже казалось, что она чувствует каждое движение этой удивительной актрисы словно изнутри, как свое собственное. Почему та вдруг переодела туфли и ходит на высоких каблуках, сохраняя чудесную легкость походки. Почему совсем их сняла и ходит теперь босиком, неслышно касаясь пола узкими ступнями. Почему так глубоко, так сильно звучит ее голос, когда она обращается к своему единственному мужчине или зовет по имени своего сына…
