Люсьен Гольдберг - Скандалы
Джейсон боком сел на стол.
– Потому что ты – скромница и еще не научилась обводить вокруг пальца нашу белочку Перл. И тебя может стошнить.
– Конечно. Но меня могут за это выставить.
– Вот как? – удивился Джейсон, взяв леденец из коробки, стоявшей на краю стола, и сунув его себе за щеку. – Тогда ты обретешь свободу, сделаешь хорошую прическу и сходишь к косметичке.
Рона выхватила коробку с леденцами из рук Джейсона, когда он потянулся за следующим.
– Джейсон, то, что ты тут болтаешь, в один прекрасный день дойдет до нее. И она с тебя шкуру спустит.
Джейсон вскинул подбородок.
– Человек, рожденный с феноменальным талантом, обладающий неповторимой аурой, не позволит, чтобы задрипанная редакторша с прической, как у болонки, спускала с него шкуру. Кроме того, мой папаша ей ноги повыдергает.
– Мне казалось, что ты не разговариваешь с отцом, – удивилась Рона.
– Я – нет. А мать разговаривает, – сказал он, разгрызая леденец. – Каждый раз, когда приходит срок платить алименты, он приглашает ее на ленч и говорит, как переживает, что расстался с ней.
Джейсон вытянул шею, пытаясь разглядеть, сколько осталось леденцов в коробке.
– А клюквенного там нет? Обожаю клюквенные.
– Что за дрянь ты мне сегодня притащил? – спросила она, отбирая у него коробку с леденцами. Рона взяла конверт. – Может, хоть сегодня мне достанется что-то удобоваримое. А то я уже несколько месяцев не занималась ничем, кроме мусора, который подсовывает мне Перл.
Джейсон, удобнее пристроившись на краю стола, барабанил пальцами по конверту.
– Глянь-ка на обратный адрес, – сказал он с лукавой усмешкой. – Кажется, его старая шлюха испытает оргазм впервые после того, как трахалась с Чарли Мэнсоном.
Рона удивилась.
– О чем ты говоришь, Джейсон? – Подтянув к себе конверт, она прочитала имя в верхнем левом углу. – О, Господи! Джорджи! – воскликнула она, вцепившись в конверт обеими руками.
– Ну, изви-и-ините. Значит, Джорджи! Что-то давненько ее не видно на первых полосах.
– Джорджина Холмс. Я работала с ней. Моя старая подруга. Интересно, что она мне прислала?
– Ну так открой, цыпленочек, и узнай.
– Так я и сделаю! – с воодушевлением воскликнула Рона, но не двинулась с места.
– Когда?
– Когда буду готова, Джейсон! – процедила она сквозь зубы.
– Но мне хотелось бы посмотреть, – насмешливо сказал он.
– Угомонись, Джейсон!
– Ты же не думаешь, что там какие-то откровения, – заметил он. – „Как я оттрахала Таннера Дайсона и обрела миллион баксов". Послушай, Рона, если у нее еще нет адвоката, дай мне знать, и я поговорю со своим дорогим папашей, чтобы как следует пнуть его, если ты мне подыграешь.
– Непременно, – сказала Рона. – А не уберешься ли ты отсюда, пока я не попросила выставить тебя?
Джейсон поплелся к дверям.
– Ты не можешь меня выставить. Меня все любят. – Повернувшись, он широко раскинул руки. – В один прекрасный день все это станет моим. Тогда я вызволю тебя из рабства и завалю жевательной резинкой и леденцами.
– Убирайся, Джейсон, ты просто ужасен, – сдерживая смех, сказала Рона.
Она слышала, как Джейсон громко запел арию Ареты, перекрывая грохот своей тележки с почтой. Выкатив ее в холл девятого этажа, он отправился приставать к другим редакторам. Порой он надоедлив, но очень забавен.
Едва только смолк его голос, она надорвала конверт и извлекла из него аккуратно напечатанную рукопись, как будто вполне законченную.
Рона взглянула на заглавие. „Добрые советы перегруженной домохозяйке", – прочитала она, и сердце у нее защемило.
– О, нет, – вздохнула Рона.
20
Джеффри Дансмор одевался так, как свойственно богатым людям, не желающим подвергаться риску, выставляя напоказ свое богатство. На нем была выгоревшая зеленая рубашка, скромный пиджак и белые, безупречно чистые кроссовки. В таком виде он болтался днем в галерее своего отца в Ист-сайде.
Нью-йоркские грабители не подозревали, что рубашка его сшита из шелка ручной выделки и стоит сто долларов, а костюмы, которые он менял ежедневно, вышли из рук его личного портного в Милане.
Метрдотели в ресторанах и охранники в клубах даунтауна сразу же замечали, как он богато одет. Понимали это манекенщицы и богатые наследницы.
Нива знала, что по вечерам он одет, как манекен с витрины фешенебельного магазина. В клубах он появлялся в смокинге и черной шелковой рубашке.
Когда Нива, сидя в своем отсеке в дальнем конце галереи, положила телефонную трубку, она увидела, что у входных дверей стоит Джеффри, увлеченный разговором с одним из дилеров, которые являлись на каждый аукцион.
Чувствовала она себя ужасно. Услышав эти мерзкие вульгарные слова: „Это я, сахарные мои титечки. Мистер Счастливчик стоит у меня колом", она всю ночь пролежала без сна. Когда Ирвинг заснул, она поднялась с кровати и свернулась калачиком на диване в гостиной, накрывшись меховой шубкой, с рукава которой еще свисал торговый ярлычок. Она ощущала безысходное одиночество. Даже Роза, казалось, покинула ее. От бессонной ночи у нее болезненно пульсировала голова: когда она слишком резко поворачивала ее, мышцы на затылке сводила судорога.
Рассеянно глядя на Джеффри, она думала о только что состоявшемся телефонном разговоре. Ей позвонила ассистентка Лолли Пайнс и попросила организовать распродажу барахла, скопившегося в фантастическом доме над Центральным парком.
Не будь Нива в таком состоянии, она разволновалась бы. Она понимала, что в этом и есть разрешение ее проблем, но была так измотана, что не могла сосредоточиться. Она рассеянно смотрела, как блестят под лучами солнца иссиня-черные волосы Джеффри. Каждый раз, когда он поднимал руку, чтобы пригладить волосы, на его правом мизинце сверкало массивное золотое кольцо.
Джеффри, после того как кончил Браун, провел несколько лет в Европе – „изучал историю искусств", как говорил его отец со смущенной улыбкой. Последние два года он скупал у дилеров кое-какие вещички для своей коллекции.
Нива не испытывала к Джеффри материнских чувств: он был всего шестью или семью годами моложе нее. По отношению к нему она чувствовала себя, пожалуй, как старшая сестра, невинно флиртующая с обожаемым младшим братом.
– Джефф! – позвала она, видя, что он прощается с собеседником.
Повернувшись, Джефф широким легким шагом направился к ней, засунув руки в карманы широких брюк.
Он опустился в кресло перед ее столом.
– Нива, ты моя слабость, – расплывшись в улыбке, сказал он. – Доброе утро. Как поживает моя любимая девочка?
Нива понимала, что внешне она еще вполне привлекательна, но почему-то сомневалась в этом, когда Джеффри заигрывал с ней. Со вздохом она сказала:
